Онлайн книга «Рыжее знамя упрямства»
|
— Мы поспорили о приказах и об армии. Господин подполковник сказал, что меня там обстругают тупым топором. Я ответил: понятно, почему такая армия. Он обиделся. Но про тупые топоры — это не я… Слушали Словко внимательно, без выражения на лицах. Только при "господине подполковнике" штатский слегка морщился. Но сейчас он сказал, глядя мимо Словко: — Не думаю, что у этого юноши есть право судить об армии. Он ее не нюхал еще. Словко слегка "отпустил вожжи": — А у господина подполковника нет права судить обо мне. Как о рулевом. Я делал все, что надо и привел яхту на базу без аварий. Несмотря на шквалы и половинный экипаж. Я действовал по парусным правилам и уставу флотилии… — Видел я ваш устав! — со всевозможной язвительностью сообщил Смолянцев. — Отдаешь сопляку-матросу приказ, а он посылает тебя куда подальше… У Словко прошлись по щекам холодные иголочки. — Во-первых, — выговорил он, — Рыжик не сопляк, а мой товарищ. Во-вторых, я в той обстановке обязан был отдать приказ, чтобы матрос ушел в моторку. А он… он же видел, что я рискую, что могу не справиться. И решил, что исполнять не должен. Ради меня… и ради вас, Виктор Максимович… он так решил. Полковник сказал с увесистым покашливанием: — Детский сад. Подчиненный не должен решать . Его дело исполнять приказ беспрекословно . — Как капитан Пульман? — ровным голосом спросил Словко. У всех, кроме Каперанга, одинаково дрогнули брови и губы. Конечно, все помнили о Пульмане. Штатский слегка выкатил глаза. — Не тебе об этом судить… мальчик. — Но мне судить, что делать на судне. Когда я командир… Каперанг Соломин приподнял над столом ладонь. — Товарищи офицеры, мы отвлеклись. Я понимаю, вы судите с армейских позиций, но флотилия "Эспада" не армия. И не военный флот… И даже не военно-патриотический клуб… — А какой же? — впервые подал голос майор. — Это вообще не клуб. Это морской отряд, — сказал Словко. Каперанг быстро глянул: "Помолчи". Но поддержал капитана Словуцкого: — Да. В этой организации свои правила и традиции… — Оно и видно, — опять вмешался Смолянцев. Крепко, видать, жгла его досада. — Традиции. Рассусоливаете с этим ряженым матросиком в коротких штанишках, вместо того, чтобы… — и не договорил, закашлял. Каперанг Соломин сел за столом прямо. Чуть улыбнулся. — Еще в детстве я слышал от своего педагога Московкина, что мера человеческой доблести определяется не длиной штанов. В этом плане даже девятилетний матрос Рыжик не уступит многим мужчинам в брюках с кантами… А что касается конкретно Вячеслава Словуцкого, то он не матросик, а капитан. Капитан флотилии "Эспада". Той, в которой тридцать лет назад был капитаном и я… — Тогда все понятно, — усмехнулся Смолянцев. — Товарищи офицеры, я рад, что всё всем понятно. Подведу итог. За резкие выражения в адрес подполковника Смолянцева Словуцкий извинился. Что касается плавания, то он, по моему убеждению, действовал адекватно обстоятельствам и в соответствии с хорошей морской практикой. Так что здесь я не вижу оснований для претензий к нему… Если больше нет вопросов, я полагаю, капитан Словуцкий может быть свободен… — И каперанг кивнул Словко. Тот вскинул два пальца к берету. Это был неофициальный, но вполне приемлемый в "Эспаде" способ сказать "здравствуйте" и "до свиданья". Затем Словко повернулся через левое плечо и сделал несколько шагов к порогу. Аккуратно прикрыл за собой дверь. Оказалось, что Рыжик (как и следовало ожидать) не сидит в ангаре с книжкой, а топчется недалеко у двери. Он вскинул вопросительные глаза. — Все в порядке. Никаких проблем, — небрежно сказал Словко. — Идем… Они были на полпути к ангару, когда сзади незнакомо окликнули: — Вячеслав!.. Их догонял смуглый майор. Он подошел, оглянулся на штабной домик и зачем-то объяснил: — Там пока перерыв… А у меня к вам вопрос, Вячеслав. Можно? — Д-да… пожалуйста. — У меня сын, Валерка. Десяти лет. Я хотел спросить: всех ли берут в вашу флотилию? И что надо для зачисления? — Да ничего не надо! — с облегчением сказал Словко. — В начале сентября приводите в отряд, улица Профсоюзная, дом шесть. По вторникам и пятницам, с четырех до шести. Или с десяти утра, если в школе вторая смена… Майор две секунды постоял рядом, улыбнулся как-то не по-военному, потом козырнул (он был в пилотке) и зашагал к штабному домику. А у Словко опять засигналил мобильник. "Опять Корнеич! Неужели снова что-то с "Робинзоном"?" Дуло по-прежнему крепко. Звонила мама: — Вы где, мореходы? Вас еще не посадило на скалы? — Ма-а, мы давно на базе! И больше на воду не пойдем! — Слава Богу! А то я сама не своя, вон как тополя гнет! — Мама, у нас все хорошо! Он кончил разговор, сунул телефон под рубашку, зацепил пальцами свой медный крестик. И… будто очнулся. Взял крестик в кулак. "Ведь правда все хорошо… Спасибо…" "У меня все хорошо, потому что я счастливый… Потому что все кончилось благополучно. Потому что рядом живой-здоровый Рыжик… Потому что яхты "Эспады" прочные и надежные… Потому что у меня есть мама, которая все понимает. И самый лучший папа, у которого лишь один недостаток — компьютерные игры… (И еще есть Ксюшка Нессонова с ее привычкой взглядывать быстро и лукаво, но об этом — ни одному человеку!) И вообще все так здорово на свете!.. И было бы совсем замечательно, если бы дома оказалось письмо от Жека…" Они с Рыжиком стояли на ветру. Словко наконец спохватился: — Идем, а то опять просвистит. — Он взял Рыжика за плечо, а тот вдруг сказал: — Вон яхта идет, большая! Корнеич… Высокий парус "Робинзона" вылетел из-за ближнего острова , как гонимое сквозняком перо. И в ту же минуту в открытые ворота въехала синяя "копейка" Кинтеля. Подкатила вплотную, обдав теплом и бензиновым духом. Кинтель распахнул дверцу. — Корнеич еще не вернулся? — Вон идет, — кивнул на озеро Словко. Кинтель возбужденно объяснил: — Они с Московкиным, несмотря на все приключения, успели по телефону провернуть одно дело. А нас погнали в детский дом исполнять… С другой стороны машины выбрался Салазкин. И осторожно вытянул за собой мальчонку меньше Рыжика. Похожего на робкого птенца-кулика. На остреньком лице мальчика была готовность к чему угодно. Будто мог он и заплакать, и улыбнуться — в зависимости от того, что услышит. Салазкин взял его за плечи, поставил перед собой, лицом к Словко и Рыжику. — Вот, ребята, очень хороший человек. Это Орешек… |