Книга Кукловоды. Дверь в Лето, страница 75 – Роберт Хайнлайн

– Миссис Нивенс, вы хотите увидеть записи? – спросил Стилтон.

– Да, доктор, – ответила Мэри. – Очень.

Он явно удивился.

– Э-э-э… как скажете. Вы будете смотреть их одна? – Он покосился на меня.

– Вместе с мужем. Вы и доктор Хазелхерст можете остаться, если хотите.

Они, разумеется, остались. В операционную принесли стопку кассет, каждая с наклейкой, где значились дата записи и возраст объекта. Чтобы просмотреть их все, нам потребовалось бы несколько часов, поэтому я сразу отложил в сторону те, что относились к жизни Мэри после 1991 года: они вряд ли могли помочь. Мэри посмотрит их позже, если захочет.

Мы начали с ее раннего детства. В начале каждой записи объект эксперимента – Мэри – стонала и задыхалась, через силу произнося слова, сопротивляясь, как все люди, которых вынуждают мысленно возвращаться к событиям, которые они предпочли бы забыть. Затем начиналась реконструкция событий – звучал ее голос и голоса других людей. Больше всего меня поразило лицо Мэри – я имею в виду, на стереоэкране. Мы увеличили изображение, так что оно придвинулось почти вплотную к нам, и могли следить за мельчайшими изменениями в выражении лица.

Сначала Мэри превратилась в маленькую девочку. Нет, черты лица остались прежними, взрослыми, но я знал, что вижу жену именно такой, какой она выглядела в детстве. Мне сразу подумалось, как хорошо будет, если у нас тоже родится девочка.

Затем выражение ее лица менялось – это начинали говорить другие люди, чьи слова сохранились у нее в памяти. Мы словно смотрели на невероятно талантливого актера, играющего подряд сразу несколько ролей.

Мэри воспринимала записи достаточно спокойно, только незаметно для других сунула свою руку в мою. Когда мы добрались до тех жутких кассет, где ее родители превратились в рабов титанцев, она сжала мои пальцы с такой силой, что раздавила бы, не будь у меня рука такой крепкой. Однако больше Мэри никак себя не выдала.

Я отложил в сторону кассеты с надписью «Период анабиоза» – их было удивительно много, никогда бы не подумал, что можно что-то выкопать из памяти человека, который находится в таком состоянии. Что бы там ни было, очевидно, за этот период она не могла узнать ничего для нас полезного. Поэтому я отложил их, и мы перешли к следующей группе – от ее пробуждения до спасения на болотах.

Сразу стало ясно, что паразит оседлал ее, едва Мэри пришла в себя после анабиоза. Мертвое выражение лица – это титанец, которому незачем притворяться. Последние передачи из красной зоны были полны таких кадров. А скудность воспоминаний за этот период лишь подтверждала, что Мэри находилась во власти паразита.

Затем совершенно неожиданно кошмар прекратился, и она вновь стала маленькой девочкой, очень больной и очень испуганной маленькой девочкой. Сохранившиеся в памяти мысли путались, как в бреду, но потом возник новый голос, он прозвучал громко и ясно:

– Да чтоб я сдох! Пит! Смотри – здесь маленькая девчонка!

Еще один голос:

– Живая?

И снова первый:

– Не знаю.

Дальше на пленке шли воспоминания о Кайзервиле, ее выздоровление и еще много новых голосов и образов. Спустя какое-то время запись закончилась.

– Я хотел предложить вам прокрутить еще одну запись из того же периода, – сказал доктор Стилтон, вынимая кассету из проектора. – Они все немного отличаются друг от друга, а период этот для нас ключевой.

– Почему, доктор? – поинтересовалась Мэри.

– А? Нет, если не хотите, можем, конечно, не смотреть, но именно этот период мы сейчас исследуем. Нам нужно восстановить события и понять, что же случилось с паразитами, почему они умерли. Если мы сумеем узнать, что за болезнь убила титанца, который… э-э-э… управлял вами, – убила титанца, но пощадила вас, – тогда нам, возможно, удастся найти оружие против паразитов.

– А вы не знаете? – удивленно спросила Мэри.

– Что? Пока нет, но мы непременно узнаем. Человеческая память хранит на удивление подробные записи, даже если извлечь их довольно трудно.

– Но я могу сказать прямо сейчас. Я думала, вы и так знаете. Это девятидневная лихорадка.

– Что? – Хазелхерст выскочил из кресла как ошпаренный.

– Ну да. Вы разве не поняли по моему лицу? Это очень характерная деталь – я имею в виду «маску». Я много раз ее видела. Дома… в смысле, в Кайзервиле, меня отправляли ухаживать за больными девятидневной лихорадкой, потому что я уже переболела и у меня был иммунитет.

– Что вы на это скажете, доктор? – спросил Стилтон. – Вам приходилось видеть таких больных?

– Больных? Нет. Ко времени второй экспедиции уже появилась вакцина. Но я, разумеется, хорошо знаком с клиническими особенностями.

– А можете вы сделать вывод на основе этой записи?

– Хм… – Хазелхерст осторожничал. – Я бы сказал, что увиденное согласуется с этой версией, но не доказывает ее.

– Какая еще версия? – резко спросила Мэри. – Я же сказала, что это девятидневная лихорадка.

– Мы должны быть уверены на все сто процентов, – извиняющимся тоном произнес Стилтон.

– А какие еще доказательства вам нужны? У меня нет на этот счет никаких сомнений. Мне сказали, что, когда Пит и Фриско меня нашли, я была больна. А после я ухаживала за другими больными, но ни разу не заразилась. Я помню их лица перед смертью – точь-в-точь как мое на пленке. Любой, кто хоть однажды видел больного девятидневной лихорадкой, ни с чем другим эту болезнь не спутает. Что еще вам нужно? Огненные письмена в небе?

За исключением одного случая, я никогда не видел Мэри такой рассерженной – и сейчас я сказал про себя: «Внимание, джентльмены, все в укрытие!»

– Хорошо, я думаю, вы доказали свою точку зрения, – сказал Стилтон, – но объясните пожалуйста: мы считали, что у вас нет сознательных воспоминаний об этом периоде жизни, и моя проверка это подтвердила, а теперь вы говорите так, словно все помните.

– Да, теперь помню, – произнесла Мэри несколько озадаченно. – И очень отчетливо. Я не думала об этом долгие годы.

– Кажется, я понимаю. – Стилтон повернулся к Хазелхерсту. – Ну, доктор? У вас есть культура девятидневной лихорадки? Ваши люди с ней уже работали?

Хазелхерст ошеломленно посмотрел на него.

– Работали?! Нет, конечно! Это исключено! Девятидневная лихорадка… С таким же успехом мы можем применять полиомиелит или сыпной тиф. Все равно что заусенцы рубить топором!

Я тронул Мэри за руку:

– Пойдем, дорогая. Кажется, мы уже испортили им все, что можно.

Она дрожала, и в глазах у нее стояли слезы. Я тут же увел ее в кают-компанию и выписал ей дозу своего фирменного терапевтического средства – неразбавленного.

* * *

Позже я уложил Мэри вздремнуть, присел рядом и дождался, пока она заснет. Затем отыскал отца в выделенном ему кабинете.