Книга Жена султана, страница 96 – Джейн Джонсон

— О небо, нигредо становится альбедо! Что за непостижимая алхимия?

Момо радостно хихикает.

— Мистер Дрейкотт, боюсь, я вынужден просить вас о помощи.

Я быстро рассказываю ему, что случилось.

— Мне очень неловко вовлекать вас в столь неприятное дело, и я не стану вас винить, если вы пожелаете позвать констеблей. Однако выслушайте меня, у меня для вас предложение.

Час спустя, чистый, с перевязанными ранами, получив согласие на свое предложение, я забираюсь в портшез, который вызвал мистер Дрейкотт. Я укутан в одолженный им плащ, на лицо мое надвинута треуголка. Носильщики пыхтят и отдуваются всю дорогу до Уайт-Холла.

— Боже правый, — говорит один, когда я выхожу, неся Момо под плащом на бедре. — Уж простите, сэр, но тяжелы вы, как конь.

Я извиняюсь и отдаю ему последний золотой, отчего он замолкает.

В тот вечер, когда король удаляется в опочивальню, я бегу с Момо по темным коридорам, по галереям и черным лестницам, которыми редко пользуются: все эти безлюдные части огромного дворца постепенно приведут нас, незамеченными, к Личной лестнице. Камердинер, мистер Чиффинч, проводит нас к Его Величеству.

Короля мы застаем за одиноким ужином, и, увидев еду, Момо набрасывается на остатки, как дикий зверь. Король, разоблаченный из дневного платья, одет в индийский халат, как восточный властитель; возможно (я делаю щедрое допущение), поэтому Момо чувствует себя как дома и начинает есть без приглашения или позволения. Но куда вероятнее, что он просто оголодал; и это моя вина.

Я сурово его стыжу и прошу прощения за его невоспитанность, но Его Величество не обращает на меня внимания. Вместо этого на лице его проступает странное мягкое выражение, пока он смотрит, как мальчик запихивает в рот пирог. Потом он поднимает на меня глаза.

— Вы знали, что меня звали Черным Малышом, когда мне было столько, сколько ему? Я был куда темнее этого юноши, и глаза у меня никогда не были голубыми. Его мать, должно быть, очень светлая.

— У нее очень белая кожа, и волосы, как золотые нити.

Последний раз я видел ее почти четыре месяца назад. Я начинаю забывать черты лица Элис, помню лишь завораживающие мелочи: тень от ее светлых ресниц на щеке, когда она озарена солнцем; лучи морщинок вокруг ее рта, когда она тянется губами к моим…

Король задумчиво кивает, потом подзывает Момо.

— Иди-ка сюда, молодой человек.

Момо, доевший пирог целиком — остались лишь крошки и следы на лице, — повинуется.

— Надо поклониться, — подсказываю я. — Это король Англии.

Но Момо слишком зачарован, чтобы кланяться. Вместо этого он спрашивает:

— А где твои драгоценности?

Король разражается смехом. Потом, успокоившись, отвечает:

— Королям не нужны драгоценности, чтобы быть царственными, молодой человек.

Момо обдумывает это, потом снимает брильянтовый ошейник миссис Герберт, о котором я, торопясь доставить мальчика сюда невредимым, совсем забыл, и торжественно протягивает его монарху.

— Тогда мне это не нужно, — царственно произносит он.

И начинает опустошать карманы кружевного костюмчика, извлекая жемчужную брошь, пару брильянтовых серег и тонкую золотую цепочку с распятием.

Я цепенею.

— Ох, Момо…

Карл поднимает густую черную бровь.

— Надо же, вот это улов. Ты знаешь, что в моем королевстве делают с грабителями?

Момо озадаченно качает головой.

— Я не грабил, — беззаботно говорит он. — Я их просто хранил. Но теперь они мне не нужны, потому что ты — король, и они должны быть у тебя. В Марокко султану принадлежит все в королевстве.

— Да ну?

— Да, папа мне всегда говорит: «Все, что ты замечаешь вокруг, Момо, принадлежит только мне: все люди и все, что у них есть, все мое». У королей так.

Король сухо улыбается:

— Святые рыбы, твой прадедушка был бы тобой очень доволен.

Я хмурюсь.

— Его прадедушка?

— Мой отец, король Карл Первый.

Но я продолжаю глупо бормотать.

— Боюсь, прадедушка мальчика давно умер в Гааге, в Голландии.

— Согласен, с тех пор, как я был в изгнании в этом городе, прошло много времени. Больше тридцати лет: «крылатая мгновений колесница», все в таком духе.

Карл смотрит на меня с любопытством, потом понимает.

— Вы не знали?

— Боюсь, сир, я в совершенном недоумении.

Он встает, идет к эмалевому ларчику и достает из него вышитый свиток Элис. Разворачивает его передо мной, и я читаю:

«Сир, простите дерзость вашей несчастной подданной.

Я ничего не прошу для себя, умоляю лишь, позаботьтесь о моем сыне, вашем маленьком внуке Чарльзе, известном также как Мохаммед, сын Исмаила, султана Марокко, который держит меня женой в городе Мекнес.

Со стыдом и отчаянием, ваша дочь Элис,

рожденная Мэри Суонн в Гааге, в октябре 1649 года».

Мир вокруг меня начинает вращаться. Я падаю в кресло и закрываю глаза, проходит несколько мгновений, прежде чем я снова становлюсь собой. Открыв глаза, я вижу, что король, лысый, как яйцо, обряжает Момо в свой огромный черный парик.

— Вот так… И как тебе понравится таскать на себе такое уродство, юноша? А придется, знаешь ли, если ты здесь вырастешь, хотя от этих злосчастных штуковин адски жарко и весь чешешься.

— Я заведу новую моду, — объявляет Момо, стряхивая неудобный парик. — Все будут брить головы, как ты и Нус-Нус, а когда холодно, носить шляпу.

— До чего здравомыслящий молодой человек.

Король бросает взгляд на меня.

— Я, разумеется, награжу вас за то, что привели его ко мне. Поселю его у Нелли, — она его полюбит, — а сам буду часто навещать. Жизнь у него здесь будет на славу.

— Мне не нужна награда, — хрипло говорю я.

Элис ничего не просила для себя, даже не просила, чтобы ее выкупили. Она отказалась от сына навсегда. Я проклинаю себя за то, что не распорол чертов свиток и не вышил пару строк в дополнение. Но уже слишком поздно.

— А что с его матерью, сэр? Она в плену, хотя ее вины ни в чем нет, ее захватили корсары на корабле, державшем путь в Англию.

Я вижу, как омрачается его лицо.

— Что ж, это несколько иное дело: дама теперь принадлежит султану, а он, судя по всем рассказам, человек весьма несговорчивый. Да и переговоры по Танжеру, сколько я понимаю, идут не слишком успешно.

Мне приходится прикусить язык. Переговоры по Танжеру не продвигаются не только потому, что королевские министры непримиримы, а Исмаил явно велел бен Хаду быть уклончивым, но еще и потому, как я теперь понимаю, что наш достойный посол спутался с девицей (впрочем, уже не девицей) Кейт и тянет время ради своего удовольствия.