Книга Радуга и Вереск, страница 17 – Олег Ермаков

Косточкин кивнул.

— Ну да. А что такого?..

Житель трескуче — как будто черкали у него во рту десятки спичек — рассмеялся.

— Что такого, — повторил он, кривя тонкие губы и вдруг делаясь похожим на кого-то, да, на какого-то музыканта, композитора. Косточкин никак не мог вспомнить, на кого именно. — Наверное, и с этим своим аппаратом?.. В Толедо жил Эль Греко. Сервантес. Ортега-и-Гассет… если эти имена что-то для вас значат.

— Увы, не повстречал, — саркастически откликнулся Косточкин, — ни на улочках, ни в кафешках, ни в гостинице.

— В кафешках, — брезгливо повторил житель. — Толедо… — Он затянулся. — Толедо древен, как Смоленск. Смоленск он и напоминает. Что, не заметили? — тут же спросил он, увидев вскинутые брови Косточкина. — Надо не просто смотреть, а еще и видеть.

— Спасибо за совет, — отозвался Косточкин.

Житель покачал в раздумье головой.

— Здесь, конечно, нет ни Эль Греко, ни Сервантеса… Но кое-что имеется. Не столь… выявленное. Тахо там шире Днепра? Фотографии могут врать.

— Да, — тут же отозвался Косточкин.

— Что? — спросил житель, глядя цепко сквозь дымок.

— Насчет фотографий вы правы… А речка примерно такая же.

— Всюду камень, лабиринты? — продолжал расспрашивать житель.

Косточкин подтверждал. Житель выглядел удовлетворенным. Но вдруг спросил:

— Алькасар… чистый?

— Чистый, — сказал Косточкин, припоминая, что это крепость на горе. — Там ведь большая библиотека, музей армии.

И тогда житель погрузился в мрачное молчание, яростно затягивался сигаретой, осыпая пепел прямо на плащ, и глядел в сторону.

— Ну да, Боря говорил то же самое… Хотя он там был еще студентом.

— Возможно, и здесь надо устроить что-то такое… — проговорил сочувственно Косточкин. Тут у него мелькнула мысль, что этот человек как раз и есть представитель какого-нибудь ведомства, отдела культуры, музея или… Что он здесь вообще делает? Забрался покурить?

Житель ничего не говорил.

— Ладно, пойду дальше, — проговорил Косточкин.

— Дальше нет хода, — очнулся житель. — Попы перекрыли доступ к Лучинской, чтоб не мешали им… всякие фотографы.

Косточкин приостановился.

— К Веселухе?

Житель снова трескуче просмеялся.

— Это аберрация. Истинная Веселуха не там, не возле семинарии.

Косточкин с сомнением глядел на жителя. Тот вытащил окурок из мундштука, поплевал на него и спрятал в пачку — докуривать, что ли будет? Но там уже нечего курить.

— А где же? Мне говорили…

Житель махнул рукой.

— Ерунда. Заблуждение. Вон истинная Веселуха. — Он указал рукой через бойницу на ту башню, от которой Косточкин и пришел.

— Про которую и написана книга? — уточнил Косточкин и запнулся… — Э-э…

— …ттингера, — подхватил житель. — Федора Андреевича фон… Путаница в головах — наше обычное состояние. Была Веселуха, теперь — Орел.

— Что это означало?

— Веселуха? Радуга. А может, девка с расписным коромыслом. Такой обычай был: приносить градостроительную жертву. Мужики, что строили крепость, условились: кто первый подвернется, того и замуруем. И тут вышла девка к речке Рачевке, там внизу течет.

— Это легенда?

Житель усмехнулся и ничего не ответил, только блеснул ртутными стеклами.

У Косточкина мелькнула мысль насчет свадьбы. Лед к тому времени растает, можно будет и подняться сюда… И что, пригласить проводником этого жителя? Вот сам Косточкин уже запутался, где какая башня. Хотя для свадьбы это все и не обязательно. Но Косточкин все-таки переспросил:

— Так где ее замуровали?

Житель вздохнул и развел руками.

— На самом деле никто этого не знает.

Косточкин засмеялся.

— Хорошо! Пойду поищу.

— Может, этой башни уже и в природе нет! — крикнул ему вдогонку житель. — Было тридцать восемь, осталось четырнадцать.

— А пишут, восемнадцать?

— Врут, как обычно. Хочется выглядеть эффектнее. Подлинных, не перестроенных башен четырнадцать и даже того меньше: тринадцать.

— Тринадцать?

— Да, такой счет нам выставили: двадцать пять — ноль в их пользу. Наши казаки ни в Варшаве, ни в Кракове, ни в Париже башен не взрывали. Мазурикам хотелось выглядеть благородно!.. А надо было взрывать, — закончил он, взмахнув рукой, как полководец, отдающий приказ, и яростно блеснув стеклами очков.

Косточкин остановился и с новым интересом воззрился на этого человека в меховой кепке и теплом мешковатом плаще.

— Что смотрите? — с вызовом спросил незнакомец. — Сами посчитайте. Было тридцать восемь прекрасных башен, радующих взгляды купцов, идущих на корабликах по Днепру, странников, гостей. Годунов-то не просто рек про крепость, дескать, ожерелье Руси. На холмах башни и прясла, выбеленные и крытые черепицей, над синим Днепром, посреди зеленых лесов ожерельем и сияли. Таких крепостей не много на свете. А в каждой башне — своя девица Веселуха. Только дураку башни кажутся нагромождением кирпичей. Вы приложите руку-то… Приложите.

Косточкин невольно повиновался.

— Ну что? Слышите? Есть ток? Движение лет? Кровь?..

Косточкин смущенно кашлянул в кулак.

— Мне просто стало любопытно, — сказал он.

— А! это уже хорошо! — воскликнул житель. — Пушкину иногда надо противуречить. Что же любопытно-то?

— Если бы, допустим, среди штурмующих и взрывающих оказались испанцы… — начал Косточкин.

Житель его тут же перебил.

— Они там точно были. Кого там только не было! Солдаты удачи. И у Наполеона, и у Сигизмунда. Сигизмунд Третий сам-то вообще был прочим шведом. У него, например, служил знаменитый французский капитан Жак Маржерет.

— Об этом я и подумал, — сказал Косточкин.

— О капитане французе?

— Нет, об испанцах…

— Мог бы среди них быть Сервантес? — догадался житель. — Ну, во время осады города войском Сигизмунда он был жив, ему исполнилось тогда около шестидесяти, но левая рука у него была неподвижна из-за ранения в морском сражении, да и правая была занята: он как раз писал вторую часть своего романа… Так что — вряд ли. Но фантазия у вас есть, определенно.

— Да нет, я только хотел уточнить, следовало бы разрушить Алькасар в таком случае? Ну если бы русские — и вы в том числе — ворвались в Толедо?

Житель мгновение смотрел на Косточкина и, погрозив ему пальцем, рассмеялся трескуче, хотя и не громко.

— Толедо наш метафизический побратим.