Книга Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х, страница 64 – Борис Минаев

– Пойдем? – кивнул я в сторону хлебозавода.

Она нехотя согласилась. Мы перешли железнодорожные пути.

Хлебозавод представлял из себя огромное краснокирпичное здание сложной формы.

– Вам булку или батон? – равнодушно спросила продавщица.

– Давайте две булки, – неуверенно сказал я.

– А мне еще батон, я домой возьму, – добавила Даша.

С белым хлебом в руках мы торжественно пошли дальше.

Потом мы купили кефир, и теперь нам точно нужно было какое-то спокойное место, чтобы все обсудить.

Даша уверенно свернула с шумного Дмитровского шоссе – и мы вошли в тихий двор довольно большого сталинского дома, который, как я уже говорил, стоял справа, неподалеку от платформы «Дмитровская» (если ехать из центра в область).

– Я давно хотела рассказать тебе одну вещь, – загадочно сказала она. – В этом доме, на восьмом этаже, я, к сожалению, не знаю, в каком именно окне, – жила одна женщина. Она работала в нашем издательстве. Женщина была совершенно одинокая. И вот, уже выйдя на пенсию, она вдруг покончила с собой. Оказалось, что она всю жизнь любила главного редактора одного журнала, и вот этот самый редактор к ней сюда ходил много лет. А потом перестал. Представляешь? Мне папа об этом рассказывал.

– Тяжелая история, – сказал я. – А это точно было? Или это всего лишь красивая легенда?

– Что ж в ней красивого? – обиженно ответила она.

Теперь мы молча ели булку с кефиром, и я смотрел на Дашу. Она была маленькая, с жидкими волосами, не очень здоровой кожей и с большими, немного выпуклыми бесцветными глазами.

– Ну так что? – сказал я. – Мне пора возвращаться на работу. У тебя есть план?

– Есть, – сказала она, не глядя мне в глаза. – Я составлю новую ведомость, и ты распишешься за всех. Понял?

– Гениально, – сказал я угрюмо. – Такой обман действительно никто не заметит.

– Да тут вообще все обман… – вдруг выпалила она и осеклась.

Однако неприятности в этот день вовсе не закончились. Войдя к себе в кабинет, я обнаружил сумасшедшего Женю, который жег бумажки прямо за моим столом.

Кабинет я, как всегда, не запер на ключ, хотя он у меня был.

– Жень, ты что, охренел? – заорал я.

К счастью, он не успел сделать большой костер, но запах был ужасный. Горелые обрывки бумаги носились перед моим носом.

Женя залопотал что-то на своем вороньем или воробьином языке.

В этот момент зашел ответственный секретарь редакции Моисей Абрамович Ваксман, лауреат премии Ленинского комсомола за книгу «Рассказы о коммунистах» (милейший, прекраснейший человек), и стал густо ругаться матом.

Женя обиделся и аккуратно растворился в коридоре.

– Сейчас пожарники прибегут и устроят пожарную тревогу! – кричал Ваксман. – Я же тебе говорил неоднократно: запирай свой кабинет! Давай беги к Галке за сифоном!

Я помчался в приемную, принес сифон и залил весь этот ужас газированной водой.

И как раз в этот момент я понял, что именно сжег Женя на моем столе.

– Спасибо вам, Моисей Абрамович, – тихо сказал я. – Спасибо вам огромное, то есть очень большое. Я тут это… посижу немножко, приберу у себя на столе.

Он, по-прежнему вполголоса ругаясь, прикрыл за собой дверь.

Предчувствия меня не обманули. Женя сжег свежий клавир песни «Веселые огоньки», который как раз сегодня нужно было отдавать в печать.

Где-то через полчаса я собрался с духом, медленно встал и пошел в кабинет к главному редактору.

Это был тоже очень хороший человек, очень умный, с которым у меня были нежные доверительные отношения.

Я без утайки рассказал ему все, что случилось, и он долго смеялся.

Отсмеявшись, главный впал в философское настроение.

– Я помню отлично этого Женю, – сказал он, задумчиво глядя в окно. – Хороший был парень, когда работал в комитете молодежных организаций. Ну то есть он и сейчас как бы есть, но уже как бы не совсем тот… – тут он как-то замялся, закашлялся и внезапно спросил: – Ну так что с клавиром будем делать?

– В том-то и дело, – сказал я медленно и аккуратно. – Он обгорел, в общем-то, только по краю, но заново переписать уже не успеваем.

Главный машинально посмотрел на календарь и начал медленно краснеть.

– А в портфеле у тебя что-то есть, какой-то другой чистовой клавир?

– Нет, – сказал я. – В портфеле у меня ничего нет. Все вышло уже.

– Ну я же тебе говорил… – недовольно сказал главный. – Нужно иметь портфель!

Мы помолчали в тревожной тишине.

– А, ладно. Напечатаем на обложке пионерскую клятву! – вдруг решительно сказал он. – На фоне русского леса. А «Веселые огоньки» отложим пока, дадим в августовский номер. Скажем нашим авторам, что так более правильно в политическом отношении. Ферштейн?

– Яволь, – сказал я. – Еще раз извините, Виктор Александрович.

– Да ладно… – сказал он уже спокойным голосом. – Чего только в редакции не бывает. Рожают, умирают, сходят с ума… Это еще цветочки. Ладно, бывай, мне в контору пора.

(«Конторой» он в доверительных разговорах называл ЦК ВЛКСМ.)

Я закрыл глаза и представил себе эти золотые, эти вечные слова – «Я, юный пионер… перед лицом своих товарищей… торжественно клянусь: горячо любить свою Родину» – на фоне березок, елей, кленов, дубков, голубого неба и белых перистых облачков, и мне стало так легко, так спокойно на душе, что я совершенно перестал психовать.

Когда я вошел в кабинет, на столе разрывался телефон.

Это звонил Мочалов.

Своим скрипучим голосом он спросил:

– Извините, пожалуйста. Вы прочли мою рукопись?

Так. Раз тут у меня все горит, все пылает, подумал я отчетливо, надо немедленно отказать Мочалову, отказать раз и навсегда.

– Знаете… – решительно сказал я. – Как вам сказать… Это вообще интересно очень придумано, неожиданно… Я передал рукопись ответственному секретарю.

Слышно было, как на том конце провода он покраснел от удовольствия.

– Но… – сказал я, начав шарить по столу в поисках этой школьной тетради за две копейки в клеточку, с загадками и рисунками… – Но… Но…

Рукопись исчезла. На столе ее не было. По всей видимости, она тоже погибла в огне.

– Вы не могли бы мне перезвонить? – быстро сказал я. – Через пять минут.

И повесил трубку.

Дома, наскоро отужинав, я, как правило, садился писать свой роман в двух частях или какую-нибудь халтуру. Сейчас я находился между 14-й и 15-й страницами романа, иногда выходя на балкон, чтобы покурить и посмотреть на догорающее небо над Битцевским лесом. Когда небо окончательно догорело, я достал Дашину ведомость и склонился над ней.