Онлайн книга «Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х»
|
– Ну в общем вот такая история, – сказал режиссер и испытующе поглядел Кораблевой в глаза. Чайлахян сказала, что ей надо в туалет. Режиссер продолжал смотреть, но уже как-то очень грустно. У Кораблевой даже сжалось сердце. – Знаешь, девочка, ты очень красивая… – задумчиво сказал он. Звали его Григорий Борисович. – А ты в каком классе-то учишься? – В девятом, – несмело ответила Кораблева. – Шестнадцать есть уже? А то там, знаешь, нам всякие ведомости надо составлять, финансовые документы. Паспорт нужен. Паспорт получила уже? – Ну да, – соврала Кораблева и покраснела. Помолчали. – Короче, знаешь что… – быстро сказал он. – Тут такая ситуация, подруга твоя, я вижу, очень хочет в кино попасть, но, понимаешь, это будет немножко неправильная с моей стороны история – ну чего девчонке зря голову дурить? Как-то нам надо ее ласково отцепить, понимаешь? Кораблева важно кивнула. – Ну и короче, – продолжал режиссер, – давай так, я сейчас уйду, как бы мы ни о чем не договорились, и подожду тебя у памятника Пушкину. Идет? Но только ты мне свой телефончик оставь на всякий случай. Когда Чайлахян вернулась из туалета, режиссер быстро расплатился и ушел, сославшись на срочные дела. – Ну чего? – мрачно сказала Чайлахян. – Договорились с ним? – Не знаю, – сказала Кораблева неопределенно. – Странный он какой-то. Ничего про себя не рассказал. Какие он фильмы хоть снимает? Может быть, они мне совсем не понравятся? – Понравятся, – сказала Чайлахян. – Ты ж этого так хотела. Колготки вот покрасила. – Ну да, – вздохнула Кораблева и потупила глаза. Надо было на что-то решаться. – Знаешь, Лен… – сказала вдруг Кораблева, когда они вышли на улицу. – Я что-то неважно себя чувствую. Голова как-то кружится. Поеду-ка я домой. А ты? Кораблева очень надеялась, что Чайлахян, верная подруга и, можно сказать, оруженосец, решит ее проводить до дома в таком болезненном состоянии и встреча у памятника Пушкину как-то сама собой рассосется. Но та подозрительно на нее посмотрела и вдруг сказала: – Я? Нет, а я еще погуляю! Счастливо тебе! Повернулась и пошла к Кремлю. Медленными и неверными шагами подходила Кораблева к памятнику Пушкину. Сердце ее немного дрожало, и вместе с тем ему, сердцу, было очень интересно – что ж за режиссер такой, дожидается он ее или нет? Он дожидался! – Тебя как зовут? – спросил он ласково. – Напомни мне, пожалуйста. – Яна… – сказала Кораблева. – А вас я помню как зовут. Вы Григорий Борисович. А какие фильмы вы снимали? Режиссер опять слегка кашлянул и сказал: – Ну че, тебе все перечислить? Пожалуйста. «Навстречу двадцать шестому съезду партии», ну это документалка такая, о сталеварах, – пояснил он. – Художественные: «Большая путина», ну это о моряках, «Генка, Ларик и Иван Иванович», ну вот это вот детский, последний. – А там про что? – А там про воспитателя детского сада. Ух, какая ты любознательная! Слушай… – неожиданно сказал Григорий Борисович. – А давай текст немного попробуем? А? Мне хочется понять, есть у тебя данные или нет. Кораблева снова покраснела. – Это как – «текст попробуем»? Он достал из внутреннего кармана кожаной куртки листок бумаги с машинописным текстом, сложенный вчетверо. Она думала, что будет целая стопка, но нет, листок оказался один, какой-то сиротливый и очень замусоленный, как будто на нем ели или делали что-то еще. Она вчиталась в текст. «Лена (смотрит на ребят). Терентьев, скажи, разве ты не обещал, стоя вот здесь, на совете отряда, что будешь учиться только на “хорошо” и “отлично”? А ты, Маланьина, разве ты не обещала, что поможешь Терентьеву с учебой? Где же ваши слова? Неужели вам не стыдно смотреть нам прямо в глаза?» Григорий Борисович тоже смотрел на нее испытующе, как Лена из синопсиса, прожигал взглядом, можно сказать. – Мне кажется, я немного старовата для этой роли, – несмело сказала Кораблева. – Ну… это мне решать! – сурово сказала режиссер. – Так что, будешь читать? Кораблева вяло начала: – «Терентьев, скажи, разве ты не обещал, стоя вот тут, на этом месте…» Ой, извините. Я ошиблась. Григорий Борисович нервно оглянулся. – Шумновато здесь. Слушай, а не хочешь порепетировать, поработать у меня в мастерской? Прослушивания уже скоро, надо тебе подготовиться. У меня есть мастерская, тут недалеко, на Пролетарском проспекте… Кораблева слабо кивнула. – Сейчас такси возьмем. Он подошел к тротуару и, как-то нелепо размахивая листком с ролью, стал ловить мотор. Но времена были не те. Такси так просто в Москве не ловились, тем более на Пушкинской. Кто-то останавливался, но ехать на этот чертов Пролетарский проспект никто не хотел. Да и денег режиссер предлагал, видимо, не густо. Кораблева стояла ни жива ни мертва. В висках у нее стучало. В голове действительно закружилось. Какое еще кино? Откуда кино? Да и кино ли? Неожиданно режиссер подошел к ней и взял за руку. – Поехали на метро! Тут четыре остановки! – Нет… – вдруг сказала Кораблева. – На метро не хочу. – Ишь ты какая… – криво ухмыльнулся режиссер. – А в кино сниматься хочешь? Там, брат, дисциплина. Сделал вид, что снова ловит машину, и вдруг вернулся. – Слушай, а тебе точно есть шестнадцать лет? У нас с этим строго… Она вдруг побежала. Ей показалось почему-то, что он будет ее догонять, поэтому бежала она очень долго, почти до Белорусского вокзала. Там она остановилась, тяжело дыша. К ней подошел какой-то парень в модных кроссовках «Адидас» и весело сказал: – Девушка, у вас все в порядке? Что-то фигово выглядите. Она отвернулась. Всю дорогу домой Кораблева плакала. Неизвестно из-за чего. Просто так. Но вечером ей позвонила Чайлахян и спросила, как успехи. – Знаешь, – сказала Кораблева, – я решила отказаться от съемок. Ну на фиг мне сдалась эта пионерская организация? Я от нее в школе устала. И потом… Ну какая я вообще-то актриса? – Ну да, – сказала Чайлахян. – Тут я тебя поддерживаю. И вообще хорошо, что ты дома. Знаешь, он мне не очень понравился, Григорий Борисович этот. Но у меня к тебе такой вопрос: а как ты думаешь, если я покрашу колготки марганцовкой в розовый – или лучше просто глубокий черный? Мне как будет лучше? |