Книга Монстролог. Дневники смерти (сборник), страница 305 – Рик Янси

Наверху Лили закрыла за нами дверь, растянулась на кровати, подперла руками голову и кивнула мне на кресло времен королевы Анны, стоявшее у окна.

– Мать все время за мной шпионит, – пожаловалась она.

– И поэтому ты решила поехать учиться за границу?

– В том числе.

В небольшом камине горел огонь, разгоняя сырость промозглого дня. Потрескивали поленья, пляшущие языки пламени облизывали их. Во рту у меня опять пересохло; надо было взять сюда тот стакан со льдом.

– Итак, там был тощий мальчишка, которого ты едва не застрелил. Ты удержался в последний момент или ты его ранил?

– Ни то, ни другое. Меня удержал Уортроп.

– Вот как? Что ж, значит, он не безнадежен.

Не знаю, может, мне только показалось, но, по-моему, она сделала небольшой акцент на слове «он». Я решил не обращать внимания.

– Я подумал, вдруг тебе захочется знать.

– О чем: о мальчике, о том, что ты убил двоих, или о том, что Уортроп жив?

– Обо всем сразу.

– И о том, что жив ты.

– Само собой. Конечно.

– А та тварь скончалась при попытке ее спасти?

– Нет, позже.

– Но как же так, Уилл? – Она болтала босыми ногами, скрестив их в лодыжках. – Я думала, что Т. Церрехоненсис у ирландцев.

– По всей видимости, итальянцы сумели вырвать его у них.

– Тем самым отплатив долг Уортропу. А потом сами же и убили его, когда ты убил тех двоих.

– Да.

– Вряд ли они знали его истинную ценность.

Мое лицо пылало. Наверное, от огня.

– По-моему, жизнь вообще не имеет для них особой ценности, никакая.

– Уортроп, наверное, раздавлен.

– Да, точнее не скажешь.

– И очень зол на тебя.

– А вот это еще мягко сказано.

– Ничего, опомнится. Не в первый раз, верно?

– Он старается.

– Напомни ему о том, что ты спас ему жизнь.

– У него свое мнение на этот счет.

– Ну и глупо. Он вообще осел. Никогда не могла понять, за что дядя так его любит.

Я кашлянул.

– Уортроп был ему вместо сына.

– У дяди никогда не было своих детей. Вот почему он почти ко всем относится, как к своим детям. Для доктора монстрологии у него вообще необычайно мягкое сердце.

– Последнее в своем роде.

– В смысле?

– Да так. Просто… просто меня всегда удивляло, какой он добрый и… даже нежный. То, каким он был, удивительно не совпадало с тем, что он делал.

– Почему ты говоришь «был»?

– Да? Это я так, случайно.

– С дядей Абрамом что-то случилось, Уилл?

Глядя в прозрачную синеву ее глаз, незамутненных до самого донышка, я сказал:

– Понятия не имею, о чем ты.

Она кивнула.

– Так я и думала.

– Что? Что ты думала?

– Что он слишком добр, слишком нежен и чересчур доверяет людям. – Она наморщила нос. – Из него вышел бы отличный декан какого-нибудь собора, профессор, поэт или ученый в любой области, кроме аберрантной биологии. Наверное, именно поэтому твой учитель так его любит – он видит в нем живое доказательство того, что не обязательно самому быть монстром, чтобы ловить монстров.

– Ага, – сказал я и хохотнул. – Монстром можно стать и без этого.

Она наклонила голову и посмотрела на меня с легкой улыбкой.

– Я видела сегодня Сэмюэля.

– Кого? – Я на самом деле забыл, кто это.

– Исааксона, посредственность. Он рассказал мне одну историю, замечательную настолько, что она просто не может быть правдой. Или это я все перепутала. Настолько, что она просто не может не быть правдой.

– О том, что я подвесил его с Бруклинского моста и грозил сбросить вниз, если он не скажет…

Она подняла руку.

– Пожалуйста, избавь меня от повторения.

– Честно говоря, я удивлен, Лили. Не думал, что ему хватит духу рассказать тебе об этом.

– А меня больше интересует другое. Если бы он ответил «да», ты что, действительно сбросил бы его в реку?

– Какая разница? – сказал я. – Он жив-здоров, так что не все ли теперь равно?

Я встал. Почему-то я чувствовал себя непомерно большим; даже пригнулся, чтобы не удариться головой о потолок. Лили не пошевелилась. Она продолжала лежать, как лежала, даже когда я подошел к ней вплотную. Опустившись рядом с кроватью на колени, я заглянул ей прямо в глаза.

– Чудовище умерло; чудовище бессмертно. Его можно поймать; его не поймает никто и никогда. Охоться за ним хоть тысячу лет, оно все равно избежит твоей хватки. Его можно убить, раскромсать на части и рассовать по банкам с формалином, или разбросать по четырем сторонам света, но оно все равно останется в одной десятитысячной дюйма от твоего поля зрения. И это будет все тот же монстр, только с другим лицом. Я мог убить его, неважно, как. Я убью его в следующий раз, и потом, и снова, и у него каждый раз будет новое лицо, хотя монстр останется прежним. Монстр всегда остается прежним.

В ее безупречных глазах стояли слезы, а еще я увидел в них страх, очень похожий на тот, что был в глазах отсеченной головы в коробке. А потом она схватила мое лицо обеими руками, и они оказались прохладными, сухими и гладкими, как шелк. Прижав свои губы к моим, она нежно прошептала:

– Не бойся, – живые влажные губы касались моих. – Не бойся, – сказали они снова, но я видел голову, торчащую из открытого рта ее дяди, янтарные глаза завораживали, стыдили, не отпускали, сокрушали, истирали меня в порошок.

Я был на кровати – не помню, как я туда попал, помню, что лежал, придавливая Лили своим весом, так же как меня придавливал неотступный взгляд янтарных глаз, а она одновременно противилась и уступала, боролась и поддавалась, ее желание было пропитано ненавистью, радость – страхом и невыразимой тоской.

А во мне просыпалась тварь.

– Хватит, – сказала она, упираясь мне в грудь руками. – Уилл. Перестань.

– Не хочу.

– Мне плевать, чего ты хочешь.

Она ударила меня по лицу. Я оттолкнул ее и вывалился с кровати. Упал в буквальном смысле – мои ноги подогнулись, и я рухнул на пол. Сильно ударился коленом и застонал от боли.

– Ты не честен со мной, – сверху сказала она мне.

– В чем именно?

– Не знаю. Но ведь я права?

– Я ухожу.

– Так будет лучше.

– Но сначала мне надо кое-что сделать.