Книга Паиньки тоже бунтуют, страница 54 – Татьяна Тронина

– Ну что ты молчишь? Ты мне не веришь? – спросила Наталья, взяв меня за руку. – Да простила я тебя, уже простила, Лидуся.

– Это хорошо, – сказала я и потихоньку вытянула у нее свою руку. Наталья сразу погрустнела.

– Тогда ты прости меня, – вдруг сказала она.

– За что? – опешила я. – Нет, тебе незачем просить у меня прощения, передо мной ты ни в чем не виновата.

– Так плохо быть одной, совсем-совсем одной… – Она вдруг опять смахнула слезу с щеки.

«Зачем она унижается? Ведь только хуже… И противно почему-то…» – с тоской подумала я.

– Давай останемся друзьями, а? Лидуся! – с надеждой воскликнула Наталья.

Я собралась с духом и осторожно начала:

– Ты знаешь, после иных событий уже невозможно жить как прежде… Что-то меняется, и навсегда. Делать вид, что ничего не произошло, что мы с тобой лучшие подружки? А что потом? Я с Лешей, а ты – друг семьи, свидетель на нашей с ним свадьбе? Нет-нет, не пугайся, никакой свадьбы, это я для красного словца… Но подумай сама, как нам всем потом в глаза друг другу смотреть? Если в прошлом случилось подобное…

– Забыть надо.

– Не все можно забыть… Да даже не только в этом дело, – сказала я. – Не знаю, как это объяснить… Но у меня ощущение, что все кончилось.

– Что именно? – нахмурившись, с тревогой спросила Наталья.

– Наша дружба, – наконец, найдя в себе силы, призналась я.

– Но как дружба может кончиться? – возразила она.

– Как и любовь. Как все в этом мире… Все конечно. И сама жизнь конечна. Люди тоже заканчиваются, умирают. Вещи, предметы, явления, эпохи… Вот многие страдают, что монархия в России закончилась или что советские времена уже не возвратить… Но это жизнь! Надо просто принять конечность всего сущего и не страдать. Молодость кончается… Да что угодно может прийти к своему финалу!

– Это ужасно, – сдавленным голосом произнесла Наталья.

– Это нормально. Ужасно – страдать над всем этим без меры! Сожалеть, печалиться можно и нужно, но вот страдать и страдать без конца… – Я не договорила, поморщилась, замотала головой.

Наталья помолчала, разглядывая меня со странным выражением лица, потом произнесла с недоумением:

– Я тебя не узнаю, Савельева. Какие-то непонятные мысли, дикие идеи у тебя появились… Раньше ты такой не была. Всегда добрая, веселая. Теплая. Прежняя Лида, та милая, хорошая девочка со светлой душой никогда не сказала бы: наша дружба кончилась, и это нормально, – последние слова Наталья произнесла, карикатурно копируя мой голос.

– Я с большой благодарностью и действительно с теплом вспоминаю наше с тобой прошлое, Наташа, – терпеливо произнесла я. – И мне грустно, что наша дружба закончилась. Ну вот так бывает, к сожалению!

– Короче, ты считаешь, чашка разбилась и ее уже не склеить? – подняла она свои густые, «соболиные» брови.

– Да, – коротко ответила я.

– Ладно. Ты права. Это уже чувствовалось… Я ощущала, как я раздражаю тебя. К косе моей стала вдруг придираться. – Она мотнула головой, перебрасывая свою косу с одного плеча на другое.

Я вздохнула.

– Ладно, ладно, ладно… Поняла. Согласна. Не стану навязываться, – забормотала она. – Но! Хочу еще кое-что сказать… Важное.

– Да, слушаю тебя.

– Я про Лешика, нашего общего любимца. – Наталья метнула на меня быстрый взгляд. – Ты вот, наверное, думаешь, что я и мои родители довели его, превратили в злобного ворчуна? Заковали его в кандалы, заставили мучиться? Нет, Лидуся, ничего подобного. Рано или поздно ты поймешь, что это не я сделала его таким, не мои папа с мамой, а он сам такой. Лешик наш – то еще чудовище.

Я хотела ей возразить, но Наталья подняла руку предупреждающе.

– Дай договорить. Поначалу – да, все хорошо, любовь-морковь, страсти-мордасти, ты важна ему, он боится тебя потерять, и потому он сдерживает свой нрав… А потом он неизбежно покажет тебе свое истинное лицо. Да, и еще, – торопливо добавила она. – Мне кажется, ты всегда мне завидовала. Тому, что у меня есть любящие папа с мамой, своя квартира, деньги, машина, любимый человек. Свой перспективный бизнес. Роскошные волосы, в конце концов!

Она встала из-за стола, секунду пораздумывала, словно у нее еще оставались какие-то мысли, а затем безнадежно махнула рукой и вышла из кафе.

В окно я увидела, как моя бывшая подруга садится в свою машину, затем авто сорвалось с места и исчезло в автомобильном потоке.

У меня возникло нестерпимое желание догнать подругу, обнять, поклясться в вечной дружбе и любви. Ну да, можно же позвонить, прямо сейчас. Наталья еще не успела далеко уехать… Вернуть ее, а затем броситься на шею со слезами радости и заявить: «О, дорогая подруженька, не расстанемся никогда!»

Но я себя сумела сдержать.

Просто сидела, положив локти на стол и сцепив пальцы что было сил.

Все кончено. Нет смысла догонять Наталью. Наша с ней дружба действительно подошла к финалу. Не из-за мужчины. Вернее, не только из-за мужчины. Оказывается, Наташа думала, что я ей завидую. Была уверена в этом. И все последнее время пыталась доказать мне, что она хорошая. Своей заботой, любовью, вниманием пыталась доказать. «Ты зря мне завидуешь, – словно пыталась она сказать мне в последние годы и месяцы нашего с ней общения. – Вот видишь, я не из тех зазнаек и выскочек, что думают только о себе… Я думаю и о тебе!»

А правда, завидовала ли я ей?

Не знаю.

Но, верно, есть смысл дружить только с равными. Во всем равными.

Я вышла на улицу. Светило яркое солнце, пахло тополиными сережками – знакомый, чуть горьковатый аромат поздней весны.

Так завидовала я Наталье или нет?!

Не знаю. Не знаю. Не знаю…

Я медленно, точно разом лишилась всех своих сил, побрела к своему дому. Свернула за угол, во двор и уже подошла к подъезду, когда услышала:

– Лида… Да боже мой, я тебя зову, зову!

– А?… – обернулась я. Навстречу мне спешила Вера Петровна. Моя мачеха. В светлом узком платьице до колен, светлом развевающемся плаще, тонкая и звонкая, с короткой и пышной новой стрижкой, всем своим обликом напоминающая гвоздику на упругом стебле.

– Вы? – растерянно спросила я.

– Я тебя почти целый месяц пыталась поймать… – всплеснула она тонкими, с узкими запястьями, руками, обвитыми серебряными цепями браслетов.

– Что-то случилось? – машинально спросила я.

Вера Петровна поковыряла мыском белой лодочки плитку под ногами, словно пыталась ее вытащить из плотного ряда других плиток, затем изрекла:

– Я продала квартиру.

– Какую?

– Ту, что нам с Русиком досталась после… ну, после того, как мы разделили жилплощадь твоего отца… – вздохнула моя мачеха, развела руками и как-то неестественно улыбнулась.