Онлайн книга «Была бы дочь Анастасия. Моление»
|
– Семён, – позвала Марфа. – Слушаю вас, – откликнулся Семён. – Завтра проси у бригадира коня и поезжай. – Куда?! – За кумом, как куда. – Ты чё, баба, белены объелась! На мне же нитки не будет сухой, как только сунусь… В гроб загнать решила, чё ли? – Дождевик возьмёшь. – Ага, пустая голова! Да это ж не в уборную спалкать, а, шутка в деле, двенадцать километров… Дождевик-то твой – спасёт меня тот разве?! – Ну, не спасёт, но зато кума привезёшь… Без кума, сам же всё тростишь, и гулянка не гулянка. Лучше не спорь со мной, то вечно… – Ага, найди такого, чтоб с тобой поспорил. Перетолчёшь – мельче, чем в ступе. Пропади пропадом это и Чалбышево! Стояло б на тракту – и горя бы не знал: сел на автобус бы – и там! – и любо б дело. – Кто ж виноват? – А я виню кого, ли чё ли? – Поедешь? – Нет. – Поедешь. Послезавтра Марфе исполняется пятьдесят пять лет, и ей очень бы хотелось, чтобы на вечеринке, ею затеваемой, присутствовал обязательно их кум, Мешалкин Павел Денисович, житель деревни Чалбышевой, переехавший туда, женившись, из Ялани, большой мастер на шутки-прибаутки, славный запевала и любимец баб. – Всё! Не поеду, зря не балабонь. – Я не балабоню, а говорю русским языком: поедешь. – Твоим русским доски бы строгать на пилораме. Или золу из печки выгребать вон… Не поеду. – Поедешь. – Ой, ну ладно, отвяжись… Завтра будет, завтра и поговорим. Ты сколько куриц порешила? – поспешил сменить тему Семён. – Двух петушков молоденьких да эту, старую, плешивую. Всё равно уж не неслась. А чё, не хватит, чё ли, думашь? – Да я откуда знаю. Хватит, наверно. Не до Рожесва же идь гулять-то собирашься. Так можно и скотину всю сожрать. Сколько тут будет-то? – Ну, сколько… Да немного. Человек двадцать – так. А если кума… Поедешь? – Не поеду. – Если привезёшь кума с кумой, то – двадцать два. Только едва ли она по такой непогоди захочет тащиться. Засухо-то, никакой силой из Чалбышевой её не вытянешь. Но ты уж постарайся там, поуговаривай. – Тьфу! – Восемь мужиков и четырнадцать… нет, двенадцать баб… да мы с тобой. Наташку не позвать, дак после сплетен злых не оберёшься. – И позовёшь, не оберёшься… Нас-то чё счи-ташь. Может, кто не придёт? – Кто это?! – Мало ли… я просто… – Брось – не придёт! Кому чё дома-то счас делать? Я всё боюсь, не заявились лишние бы. – Как это – лишние? Без приглашенья-то? – А совести-то у некоторых людей… найдут заделье – и припрутся. Гнать же не станешь. – Ну и пусть приходят, хоть вся Ялань пускай нагрянет… Спать я пойду. Постелено там? – Ты чё?! Время-то – пятый час… – Ну, дак и чё? – Дак ведь заспишься. – А ты не бойся, не засплюсь. Постелено? – Да кто тебе там постелил… Сейчас, закончу вот… – Стели. А я пойду пока из бочки воду вычерпаю. Поди, уж полная там набежала… Лило весь день как из ведра. Марфа, взбив подушки и перину, постелила в горенке постель, после чего собрала с полу в прихожей, где работала, разлетевшийся пух, взяла таз и ведро и понесла всё это в амбар. В дом муж и жена вернулись вместе. Снимая у порога калоши и стряхивая с головы и с плеч капли дождя, Марфа ворчит: – Это чё ж такое, батюшки. Небо, видно, прохудилось. Льёт и льёт, льёт и льёт. И до каких же пор так оно будет?… Видать, до снега. – Да, – говорит Семён. – В такую погоду путний хозяин и собаку со двора не выгонит, не то что… – Ты это о чём? – Да не о чём, а о собаке. Ты куриц счас будешь опаливать? – Ну а когда? – Опаливай, опаливай. Я спать пошёл. – Ступай, спи, – Марфа взяла с табуретки ощипанную курицу и подалась с нею на кухню. – Тронулся уж… в четыре часа дня спать ложиться. Семён, стоя в другой комнате перед кроватью, замер со стянутой на голову рубахой, дослушал то, что говорила Марфа, и, бросая рубаху на заваленный выстиранным, но не отглаженным ещё бельём стол, ответил – себе, скорее, чем жене: – А чё ещё… в такую хлюзь? Не за бабочками же гоняться. Не… как его там… бабочек-то ловят? Падая в постель и скрипя пружинами кровати, Семён не расслышал, что прокричала ему с кухни Марфа. Устроившись удобнее и замерев, переспросил: – А, чё ты там? – Я говорю, кино по телевизору сёдня какое-то. – Какое?! – Любовное, говорят. – Ну и хрен с ём, с кином. Всё равно света Мишка вам не включит: деньги в колхозишке давали… не до любови. Семён уже дремал, когда Марфа, справившись с делами по хозяйству, разделась в темноте и перелезла через него на своё место – у стенки. * * * Начало светать. Уже можно было различить на подоконниках горшки с геранью и петуньями. Марфа проснулась первой и чуть раньше обычного. Сон её перебило какое-то особенное беспокойство. За окнами было тихо, если не считать за шум напирающий на стёкла лёгкий ветерок и звонко шлёпающие в палисаднике капли. Марфа лежала на боку, лицом к стене. Приподняв голову с подушки, она прислушалась: не кажется ли? Не поворачиваясь, она ткнула пяткой мужа. – Э-э… – У-у… – Слышишь? – Слышу. – Чё ты слышишь? – Тебя. – Да ты послушай-ка, дождя-то будто нет. – Ну, и чё? – И ветерок. – И чё, что ветерок? – И капли – редкие вон… – Ну, дак и чё? – Даты проснись!.. Дождя-то будто нет… И небо ясное. – Надолго ли? – А может, и наладится? – Хрен с ней, пусть ладится. Не скидывай одеяло! – Ты чё, не выспался ещё? Давай вставай. Хватит валяться. Сутки, ли чё ли, дрыхнуть будешь? – И чё? И буду. – Нет, вставай! – Вставай, если тебе надо. – Через тебя мне, чё ли, перелазить? – Перелезешь. Не первый раз… Марфа перевалила через Семёна ноги, села на него, как на бревно, и скатилась грузно на пол. – У-ух, кор-р-рова многотелая, – простонал Семён. |