Книга Тайны Французской революции, страница 42 – Эжен Шаветт

– Порядочно нужно пороху, чтобы взорвать флигель какого-нибудь здания?

– Поместите ваш бочонок под главный дом и сообщите мне о результатах.

– Но знаете ли, Шевалье, что если смешать картечь с порохом, тогда выйдет, наверное, страшный взрыв! – вскричал аббат с наигранным ужасом.

– О! Да! Разом можно убить сто человек, можно потрясти целый квартал! – сказал Шевалье.

– Стоило бы предложить кому-нибудь поиграть подобной штучкой, – возразил аббат со смехом.

– Стоило бы предложить поиграть, если жизни не жалко; потому что шнурок для того и существует, чтобы отойти на безопасное расстояние, а оттуда уж невозможно увидеть, догорел он или нет.

– Так что же делать? – спросил аббат тоном, в котором заметно было усилие казаться равнодушным.

– По-моему, я бы решился рискнуть своей шкурой, я оставил бы ружье со шнуром и своей рукой бросил в бочку трут с огнем.

– Тьфу! Тьфу! – сказал аббат. – Какое же это мщение, если вы не можете пережить своего врага? Я нашел бы более замысловатое средство. Смотрите же: я думаю, вы понимаете меня, Шевалье. Я только привожу пример, я ничего не делаю, кроме предположений, потому что, благодарение Богу, я всего лишь бедный фермер, у которого нет врагов достаточно серьезных, чтобы стараться избавиться от них… Но предположим, что я сторожу кого-нибудь… кто должен проехать по этой улице в повозке, да, предположим, – в повозке, а мы находимся здесь…

– Ну и что ж? – спросил с любопытством Шевалье.

– Ну, вот какое средство я бы употребил, чтобы остаться невредимым после моего взрыва.

Когда аббат начал свое объяснение, Кожоль, не перестававший подслушивать, подумал: «Э-э! После заказа адской машины этому человеку, аббат, кажется, хочет учить его, как ею пользоваться. Какому же дьяволу готовит он этот маленький праздник?»

– Итак, я предполагаю… – начал мнимый фермер.

– Опять! – нетерпеливо вскричал Шевалье. – Вы уже предположили, что если бы захотели одного человека… что если этот человек проезжает по такой улице… в повозке… и что если бочонок заряжен с картечью… вот несколько предположений. Теперь посмотрим, каким образом вы с ними управитесь.

«Да, это мы увидим», – сказал про себя граф, продолжая слушать за перегородкой.

– Ну, я кладу мой бочонок на подставку… – ответил аббат.

– Нам нужно сначала знать хорошенько, гражданин Томассэн, – прервал его мастер, – с фитилем этот бочонок или с ружейным огнивом?

– Да, на манер ружья, такой – как вы приготовили.

– Хорошо! Продолжайте. Так вы кладете бочонок на подставку?

– Или лучше, – поправился аббат, – я кладу его на двухколесную тележку и везу по улице, по которой мой враг должен проходить в этот вечер…

– Ах! Это будет вечером?

– Да, я предполагаю вечером… в тесной улице, в пустынной… Я ставлю мою тележку у обочины, но оставляю свободный проход повозке моей жертвы. Затем я беру шнурок, который должен играть роль запала, протягиваю его поперек улицы, на высоте примерно груди лошади; я привязываю шнурок на противоположной стороне. Потом я спокойно иду себе восвояси. Мой враг несется по улице в карете. Лошади натыкаются на шнурок, тянут его, приводят в движение спуск оружия – и тра-ах! Человек разлетается на тысячу кусочков.

Мнимый Томассэн развивал свой план неспешно, вдумчиво и отчеканивая каждое слово.

«Черт побери! – подумал Кожоль. – Если устройство и не совсем понятно, то в ясности изложения недостатков нет».

Мастер слушал аббата со вниманием.

– Эге! эге!.. – сказал он. – Не так уж глупо… для… сельского парня…

– Э! Ну! Мы, не посвященные в ваше мастерство люди, конечно, не сравнимся с господами инженерами, но и у нас тоже есть свои маленькие идеи.

Шевалье покачал головой.

– Нет, – сказал он, – это неглупо, но тут есть одна загвоздка.

– Какая?

– Это неосуществимо. Со всеми вашими предположениями, ваш план должен подчиниться слишком многим условиям, чтоб быть успешным. Подумайте только: вечер… пустая улица… карета… Et patati et patata… целая куча случайностей, которые вряд ли совпадут.

– Будто! – сказал аббат. – А кто знает? Ведь иногда случайность устраивает дело к лучшему.

– Так вы предполагаете, что и ваша идея тоже исполнима, гражаднин Томассэн?

– Да, потому что я стою на пути предположений! – возразил мнимый деревенский парень со взрывом смеха, в котором было столь же мало искренности, как в его костюме.

Шевалье вынул из кармана часы и справился о времени. Оказалось, что было уже около десяти часов.

– О! – сказал он. – Жена будет беспокоиться, ожидая меня к ужину.

– А она знает, что вы ходите сюда?

– Нет. Я ей сказал, что работаю в Венсенском форте для снабжения Республики военным фуражем; жену это больше устраивает, чем глядет, как я работаю на дому. И, по правде сказать, она права. Когда я вожусь с моим порохом близ нее и детей – это наводит на нее страх. Бедная женщина!

– Кстати, о порохе! – сказал аббат. – Купите его и для меня, потому что я не понимаю в этом деле. Смотрите же, возьмите это на себя.

И господин Монтескью вложил в руку Шевалье сверток с луидорами.

– О! Тут в десть раз больше, чем надо, гражданин Томассэн!

– Ба! Так мы сочтемся… после. Возьмите… и на завтра…

– Нет, завтра десятый день Декады, и я не работаю… особенно завтра, потому что я обещал жене и детям сводить их поглядеть на Антропофага.

В период Республики, как известно, недели были заменены Декадами, в которых десятый и последний день соответствовал нашему воскресенью.

Теперь несколько слов об Антропофаге.

В то время, к котором повествует наш рассказ, вся левая сторона улицы Бержере была застроена гостиницами, сады которых тянулись до бульвара Пуассоне. По правой стороне бульвара, таким образом, тянулись решетки этих садов, и стояла только одна, и то невзрачная, постройка, на том самом месте, где теперь находится ресторан Вашетт.

Аббат Сен-Фар, внебрачный сын герцога Орлеанского от одной танцовщицы, называвшейся Маркизой, владел тогда отелем, находившимся на углу улицы Бержере и Монмартрского замка (некоторое время он назывался Мон-Марат – гора Марата).

В глубине своего сада, стена которого примыкала к правой стороне замка, он построил конюшни, с дорогой для вывоза назема на бульвар. Республика, отписав себе часть имущества аббата Сен-Фара, отдала гораздо позднее эту громадную конюшню внаймы одному мяснику, дела которого не пошли бы особенно удачно, если б не один счастливый случай, слух о котором разнесся по всему Парижу.

Он встретил однажды бедного парня из Прованса, которого не могли взять в армию из-за терзавшей его страшной болезни. Ее тогда еще не изучали и нашли для нее названия. В наше время она известна как «голодный диабет». Это юноша был «антропофаг». Несчастный не мог ничем насытиться, кроме мяса, и ел его в таком количестве, что различные полки, к которым его приписывали, отказывались его кормить. Чем больше он ел, тем быстрее развивалась его болезнь. Мало-помалу парень дошел до того, что в сутки съедал сырого теленка. Ему нравилось только сырое мясо; его желудок не мог переваривать ни хлеба, ни овощей – и другое причиняло ему жестокие боли. О нем рассказывают ужасный факт. Раненый и забытый на поле битвы, страдая более от голода, чем от ран, он дополз до одного из своих мертвых товарищей и впился зубами в его труп.