Книга Тайны Французской революции, страница 64 – Эжен Шаветт

В тот раз я не застал своего сообщника.

Я подумал, что он в соседнем бюро, и ждал его. До моего слуха долетало хриплое дыхание несчастной графини. Вдруг я услыхал, что отворилась дверь в зал Покойников.

– Нет ли кого в регистратуре? – послышался голос.

– В это время все уходят обедать, – отвечал другой.

– Посмотрим через стекло.

– Нет, никого.

Надо сказать, что при первом же шуме, побуждаемый каким-то инстинктом, я скользнул под стол, суконная скатерть которого, спадая до полу, скрывала меня от постороннего глаза.

Воображая, что они одни, эти люди направились прямо к скамье, на которой лежала Дюбарри, скованная глубоким обмороком. Вероятно, она почувствовала прикосновение чьей-то руки, подействовавшее на нее подобно гальваническому току, словно рука палача уже коснулась ее. Она внезапно очнулась от оцепенения и в безумном ужасе застонала хриплым, душераздирающим голосом:

– Меня не убьют, господа, не правда ли? Я никогда не делала никому вреда… нет, меня нельзя убивать!

За этими словами последовали судорожные рыдания, доносившиеся до меня через пространство вверху, не закрытое перегородкой.

– Та-та-та! Только от тебя зависит, перережут ли тебе горло, графиня, – сказал один.

– Что надо делать? – вскричала она голосом, в котором звучала безумная надежда.

– Гражданин Сюрко и я присланы судилищем узнать, правду ли ты говорила, предлагая сокровища за свою жизнь.

– Да, да, возьмите все, но оставьте мне жизнь… я еще хороша… я не хочу умирать, – говорила, как в бреду, графиня.

В эту минуту, когда страх сковал разум Дюбарри, в ней с удивительной энергией проснулась ее натура куртизанки. Да, она была еще хороша, бедная женщина. Она, желая подействовать на чувственность своих судей, явилась перед ними в восхитительном наряде. Как теперь, вижу ее в пышном фуро из белого лино, подобранном зелеными и розовыми лентами, и с бантами на чепце «à la baigneuse» ^[15], из-под которого выбивались великолепные, не тронутые сединой волосы, ставшие вскоре добычей жены палача. Несчастная взошла на эшафот в розовых атласных башмаках!

При слове «башмак» Монтескью улыбнулся.

– Что с вами? – спросил удивленный Ивон.

– Я смеюсь оттого, что, говоря об изящной миниатюрной обуви этой женщины, я невольно вспомнил грубый огромный деревенский башмак, который был у меня перед глазами в ту четверть часа, которую я провел под столом.

– Что вы этим хотите сказать? – спросила Лоретта.

– Ничего, это маленькая подробность, не стоящая теперь внимания, она задержала бы только мой рассказ.

Аббат опять усмехнулся, прибавив:

– О! Да, что за гигантский башмак был у меня перед носом!.. Настоящее копыто слона, честное слово!

И он продолжал:

– При слове о жизни, которую Дюбарри еще могла выкупить, лихорадочное возбуждение вдруг сменило упадок сил в экс-фаворитке. Она задыхалась от радости, и я слышал ее прерывающийся голос:

– Говорите! Я не хочу умирать, говорите!

– Отдай твои богатства нации – и твоя жизнь спасена.

– Они зарыты в Лувесьеннах.

– Там уж искали, но ничего не нашли. Укажи место.

– И, если я это сделаю, – я спасена?

– Теперь двенадцать часов, а казнь начинается в пять. Гражданин Сюрко успеет побывать в Лувесьеннах и вернуться оттуда. Суд поручает нам объявить тебе, что, если твои показания будут верны, ты получишь помилование у подножия эшафота.

Дюбарри узнала этих людей, которых видела час тому назад в первом ряду присяжных, осудивших ее на смерть. В своем отчаянном страхе, лишившем ее сообразительности, она поверила, что эти люди были посланы президентом Кофингалем и прокурором Фукье-Тенвилем. Она ухватилась за предложенное ей средство спасения и вытащила из потаенного кармана своего платья бумажку, шелест которой я слышал из своего убежища.

– Вот, – сказала она, – план с необходимыми указаниями, приготовленный мной заранее, чтоб доказать искренность пожертвования моего имущества в пользу нации.

– Давай, – произнес голос, задрожавший от алчности.

Бедная женщина! Поняла ли она при этом волнении голоса, полного корысти, что ее обманывали? – не знаю. Но, конечно, она судорожно вцепилась в одного из этих людей, бормоча умоляющим шепотом:

– Вы избавите меня от смерти, мой добрый господин… теперь, когда я все отдала… я помилована, вы мне клялись.

– Но, графиня, пусти же меня поскорее, не задерживай: каждая минута промедления гибельна для тебя.

Это доказательство, без сомнения, принудило Дюбарри отпустить своего спасителя, и я слышал, как она вскричала:

– Да, идите, идите… я хочу жить!.. О! Сделайте так, чтоб я осталась жива!

Скоро я услыхал стук двери, захлопнувшейся за присяжными, спешившими вон со своей добычей.

– Бедная женщина! – шептала Лоретта со слезами.

Аббат продолжал:

– Несколько часов спустя, выйдя из Консьержери, я оказался на набережной, когда мимо меня прогремела телега с Дюбарри и тремя банкирами Вандрайвера – отцом с сыновьями – и бедным каменщиком. Графиня обезумела от страха, и помощники палача едва сдерживали ее на сиденье. Она издавала дикие крики и молила народ о заступничестве.

– Да, одна она из всех жертв Террора выказала такую трусость, – повторил Ивон.

– К несчастию! – отвечал с грустью аббат.

– Почему – к несчастию?

– Потому что с самого начала довольно было бы одного десятка трусов, подобных Дюбарри, чтоб спасти жизнь десятков тысячей храбрых, казненных во Франции. Они шли на казнь, как кроткие агнцы, и народ равнодушно взирал на них, не понимая всего ужаса кровавого зрелища. Но народ великодушен, добр и истинно человечен. Поэтому, говорю я, если б осужденные сначала выказывали отчаяние, подобно Дюбарри, народ, смягченный и обезоруженный, сам бы выпряг лошадей из экипажей, и гильотина удовольствовалась бы тремя телегами.

– Это правда, – признался побежденный Ивон.

– Да вот вам доказательство, – прибавил аббат. – Когда проезжала Дюбарри, я стоял подле рослого, здорового слесаря, молча и мрачно слушавшего стенания осужденной. Вдруг позади него чей-то голос крикнул: «Э! Ступай, дрянная шлюха! Ты дерешь нам уши своими хныканиями!» При этих словах слесарь повернулся к тому, кто оскорблял несчастную и, не говоря ни слова, плюнул ему в лицо. Если б в толпе нашлось десятка два подобных людей, то Дюбарри и многие другие последовавшие за нею жертвы, были бы спасены.

– Тс-с! – вдруг произнес Ивон.

На лестнице послышались шаги Лебика.