Книга Русское, страница 30 – Елена Долгопят

— Меня не слышат.

— Я — слышу.

— Не слушают. Не вы. На работе. И не только. Я объясняла.

— А его — слушают?

— Свидригайлова? Да.

— Тогда попробуйте влезть в его шкуру.

— Он мне противен.

— Вы сказали, что он сам себе противен.

— Уже не знаю.

— Помните, что с ним в конце концов произошло?

— В Америку уехал, — сказала неуверенно, вопросительно.

— Почти что так. Америка на его языке — тот свет.

— Он умер? — спросила после паузы.

— Застрелился.

— Почему?

— Отчасти вы знаете ответ.

— Сам себе противен?

— Возможно. Читайте. Давайте. Вслух.

Она придвинула к себе книгу. Губами шевельнула и — не смогла прочесть.

— Знаете, когда актерам выпадает играть отрицательных персонажей, они ищут в них человеческое. Попробуйте.

— Попробуйте вы, а я послушаю. Как это со стороны звучит.

— Попробую, но не сейчас, сейчас рано. У вас есть братья-сестры?

— Какая разница?

— У меня не праздное любопытство.

— Можно подумать, я к психологу пришла.

— Вы ходили к психологу?

— Нет. В кино видела. Есть у меня брат, старший. Но мы с ним мало общались, он не с нами жил.

— А что вы обо мне думаете?

Посмотрела удивленно.

— Давайте. Начистоту.

— Я давно с шестнадцатилетними не общалась. Не знаю, может, вы все сейчас такие. Как бы это. Вы очень шустрый. С таким напором. И речь. Будто вам лет сорок. И вы уже лекции читаете, профессор.

Митя рассмеялся.

— А еще? Что бы вы обо мне рассказали своей лучшей подруге?

— У меня нет лучшей подруги.

— И никогда не было?

— В школе была. Но я бы не стала. Никому. Я не люблю рассказывать.

— Почему?

— Просто не люблю рассказывать. Я устаю. Я с вами устала уже. Не с вами, а говорить, устаю говорить.

— Что делать, вы за этим пришли — говорить. Привыкайте. Научитесь находить в этом удовольствие. Мы к этому придем. Внешность мою попробуйте описать.

— Ну. Высокий. Глаза серые.

Митя рассмеялся.

— Пушкина напоминает, «Дубровского». Кто угодно подойдет под это описание. То есть очень многие.

А Свидригайлова можете описать? Чисто внешне. Какой у него голос?

— Не знаю.

— Низкий? Высокий? Чистый? С хрипотцой? А внешность? Помните?

— Нет.

— Ну придумайте ему внешность. Давайте. Высокий?

— Наверное…

— Выше Раскольникова?

— Наверное…

— Как одет?

— Не знаю. Я не знаю, что они тогда носили.

— В темное?

— Не знаю.

— Я вам прочту. Раскольников его наблюдает. Его глазами.

И Митя прочел про лицо-маску, про алые губы и белокурые волосы, про слишком голубые глаза и тяжелый взгляд. Про моложавое не по летам лицо. Про огромный перстень и легкую одежду. Легкую, светлую, летнюю.

— Взгляд тяжелый, а одежда легкая, — сказал Митя. — Лицо моложавое, а лет много.

— Интересно, — сказала Валя, — куда вы пойдете после школы, литературу преподавать? В актеры? В психотерапевты?

— В летчики, — весело ответил Митя. — А вы кем мечтали стать, когда в школе учились?

— Угадайте. Вы же умный.

— Если угадаю, прочитаете Свидригайлова?

— А если не угадаете, прекратите с ним приставать?

— Идет.

— Договорились, — сказала она. И добавила:

— Я играю по-честному

— Я не сомневаюсь.

Митя посмотрел на нее. Он хотел сдвинуть брови, сделаться серьезным, даже мрачным, хотел посмотреть таким же тяжелым взглядом, каким смотрел бы Свидригайлов. Но не выходило. Рот не слушался и расплывался в улыбке. И брови не хотели сходиться.

— Почему вы смеетесь?

— Вы хотели быть продавцом мороженого.

— Ошибочка.

— А кем? Серьезно.

— Вы же не серьезно в летчики хотите?

— Да я понятия не имею, чего я хочу. Честно.

— Я тоже. Вы способный, и язык подвешен, найдете. А я вообще не знала. Я этого вашего Свидригайлова вообще не читала. Я вообще — никто.

— Начальником-то вас назначили.

— Может, потому и назначили.

— Откажитесь.

— Не могу.

— Почему?

— Ну как почему? Вот сразу видно, что вы мальчик еще, на свои деньги не жили, попробуете — поймете. Это даже слава богу, что вы не понимаете, а то прямо страшно, как вы во все проникаете, как будто уже сто лет живете, нет, с некоторыми вещами опыт нужен, чтобы их понять. Прямо облегчение. Почему вы улыбаетесь?

— А вы расскажите, на что у вас деньги уходят.

— Зачем это?

— Интересно. Все ведь по-разному тратят. Сколько вы получаете?

— Не получаю, а зарабатываю. Это мне отец так всегда говорил: не получаю, а зарабатываю. Это вы получаете — из маминых рук.

— Согласен. Мне тем более интересно.

— Шестьдесят тысяч выходит в месяц. Так-то оно неплохо, но много на квартиру уходит, ровно половина, я квартиру снимаю, я отдельно от родителей, вместе — это невозможно.

— А на еду сколько?

— Я не знаю точно, я прям так не подсчитываю, по ресторанам я не хожу, я вообще не люблю, я лучше дома, свободнее, ничего особенного такого не беру, самое обыкновенное. Не знаю. Тысяч пять уходит. Может, семь. Конфеты я люблю. «Столичные», они дорогие.

— Двадцать пять в остатке. Пусть двадцать.

— Что значит «в остатке»? Будь здоров остаточек. В смысле, куча еще расходов. Стиральный порошок, мыло, зубная паста. Одежда тоже. Я не так чтобы много на одежду трачу, но тоже ведь. И обувь у меня быстро убивается, это у меня с детства так, всегда. Не знаю. Парикмахерская. Маникюр. В отпуск.

Митя молчал. Он устроился в кресле поглубже и как будто позабыл о женщине рядом. Взгляд его стал невидящим.

Женщина посмотрела на часы, лежащие на столе. Но время разглядеть не смогла, мешал блик не стекле.

— А что они за люди, ваши подчиненные? — спросил вдруг Митя из глубины старого кресла.