Книга Русское, страница 35 – Елена Долгопят

Итак, англичанин выпил пиво и оставил бутылку возле урны. Спустился в подземный переход и перебрался на другую сторону Краснопресненской улицы. Повернул направо в строну Баррикадной. Все в музее завидовали, что он живет недалеко от работы, в пешей доступности.

Джон обогнул зоопарк и направился узким проулком вдоль его ограды. Было безлюдно в этот час и чем дальше, тем тише. Англичанин слышал свои шаги. Ночь стояла оттепельная, сырая, черный асфальт блестел в электрическом свете. Вдруг раздался вой. Джон замер. Он стоял в самом центре громадного города на тесной, кривой улице, уходящей то вниз, то вверх, то вправо, то влево, стоял и слушал звериный вой, дикий, одинокий. «Волк», — подумал англичанин.

Вой оборвался. Раздался еще какой-то вскрик, может быть птичий. Англичанин посмотрел на глухую стену зоопарка и направился дальше, стараясь ступать неслышно, как будто оказался вдруг в лесной чаще.

Джон жил в сером панельном доме, на четвертом этаже, куда всегда поднимался пешком. На площадке второго этажа, на подоконнике, стоял кем-то, наверное, выставленный из квартиры цветок с темными круглыми листьями. Джон не знал его названия. Кто-то поливал цветок время от времени, иногда и сам англичанин спускался с большой кружкой и неторопливо вливал воду, насыщая землю в коричневом обитом по краю горшке. Под подоконником жарила батарея, из щелей в оконной раме дуло, но цветок жил и как будто смотрел темными листьями.

Квартиру Джон нашел через музейных друзей, сдали ему охотно, как человеку абсолютно надежному. Старая квартира в старом доме в старом обжитом районе громадного и беспокойного города ему нравилась. Фотографии в рамках на потемневших стенах, тесные ряды книг на полках и тут же — расписные глиняные игрушки; рассохшийся паркетный пол, синий огонь газовой плиты, медная турка с деревянной ручкой. Были в квартире и настенные часы с маятником, но их англичанин не заводил, так как они звонили каждые четверть часа пугающим хрустальным звоном.

Как я уже упоминала, англичанин вел дневник, куда записывал впечатления дня и значения русских слов. Спустя пару десятков лет он будет перечитывать эту тетрадь (простая общая тетрадь в темно-коричневом коленкоровом переплете), перечитывать и удивляться тому, что все это, кажется, и в самом деле было.

Перед сном, в постели, он почитал книгу английского архитектора о городах. Речь в ней шла не о красотах и памятниках, а о соразмерности города человеку, о том, как чувствует себя в городе обыватель, об одиночестве и потерянности (с примерами из романов Достоевского, в частности), о разомкнутости городского пространства, о разрыве связей, о способах жизни в таких распавшихся городах.

Англичанин погасил свет и уснул. Окна он не завешивал, и город светил ему в лицо ночным светом.

Ему нравилось приходить в музей спозаранку, брать ключи внизу у вахтерши, расписываться в амбарной книге, подниматься по светлым каменным ступеням, открывать застекленные двери, проходить теплым узким коридором, зажигать везде свет и садиться за работу.

Люди появлялись, заглядывали к нему в закуток, здоровались, звали пить чай на веранду Ромма, заводили разговоры о книгах, о фильмах, о житейском. Ему все это было интересно и странно. Ему казалось, что здесь, в этом именно месте, что-то такое знают о жизни или чувствуют о ней какую-то правду, отчего-то, по какой-то причине, в других местах неизвестную, как будто в других местах люди становились к ней нечувствительными. Разумеется, он заблуждался. И сам понимал, что заблуждается.

В это утро все шло обычным путем, пока на веранду не заглянула главный хранитель и не сказала, что звонила вчерашняя экзальтированная посетительница насчет архива своей приятельницы. Приятельница — оператор, живет в Доме ветеранов в Матвеевском и готова передать архив прямо сегодня.

— Разумеется, нужен человек из музея, — сказала хранитель Джону. — И Нина, так ее зовут, попросила приехать именно вас. Не спешите, мой друг, допейте чай, успеете.

Но Джон допивать чай не стал и заторопился подняться из-за стола.

— Ты там поосторожнее с дамочкой, — заметил кто-то, — дамочка та еще, по всему видно.

До Матвеевского он ехал на электричке от Киевского вокзала.

В вагон не пошел, остался в тамбуре. Он видел сонно сидящих в освещенном вагоне людей. Ему казалось, что поезд идет и приближает его к чему-то огромному. Огромному и, вероятно, не совсем желательному. Но уже не во власти Джона остановить это приближение. Не в его силах.

От станции он пешком прошел по заснеженной обочине грязной дороги к Дому ветеранов. Показал музейное удостоверение на входе, сказал, что его ждут в такой-то комнате.

— Да-да, — ему отвечали.

Дом был большой, тихий, с широкими безлюдными коридорами, застеленными мягкими коврами, по которым люди проходили беззвучно, как призраки.

Бесшумный лифт поднял Джона на третий этаж. Англичанин прошел по мягкому коридору. Женщина провезла тележку с кастрюлькой, тарелкой и выглядывающим из-под салфетки хлебом. Джон отыскал нужный номер и постучал.

— Открыто, — сердито крикнули из-за двери. И он вошел.

В комнате был спертый, затхлый воздух. Окно зашторено, горел электрический свет. На полу стопками лежали книги, вынутые, очевидно, из старого книжного шкафчика, он был распахнут и уже наполовину опустошен. Крупная, средних лет, тетка в брюках и свитере с закатанными рукавами, перелистывала положенную на круглый стол книгу. Увидев вошедшего, она книгу мгновенно захлопнула и спросила:

— Вы тут кто?

— Я? Я из музея. Я должен был.

— Вы к кому? Кто вам нужен?

— К Елизавете Трофимовне.

— Ее нет.

— Мы договаривались. То есть не я, но со мной.

— Договаривались, но ее нет, все, умерла сегодня ночью, отмучилась. Что вы стоите? Что ждете? Уходите.

— Я. Да. Простите. А вы…

— Я наследница.

— Дело в том. Меня послали. Я должен. Елизавета Трофимовна обещала нам документы. В музей.

— Вы иностранец?

— Да.

— Я так и думала. Я, молодой человек, не Лизавета Трофимовна, я вам ничего не обещала. Она уже не соображала, что обещает, а вы и рады. Всю Россию растащить готовы.

— Я же не себе.

— Вы мне мешаете!

— Да. Извините.

Он отступил в коридор и прикрыл за собой дверь. Постоял и направился к лифтам.

В простенках между дверями комнат висели живописные работы, скудно освещенные. Время от времени англичанин останавливался и всматривался в какой-нибудь пейзаж. Всё были леса да поля, иногда поезд на горизонте или огонек в окне дальнего дома, или излучина реки с отражением лунной дорожки.

Джон спустился на первый этаж и направился к выходу.

— До свидания, — сказал вахтерше. Но ответа не получил.