Онлайн книга «Другие лошади (сборник)»
|
– Да. Летом. – И сразу клад нашел. – И сразу. Нашел. – А чего делал до снега? Штейн, который опустил было руки, снова поднял их и взмахнул ими в воздухе: – Как чего? Я дальше искал. – Клады? – Ну да. – И нашел еще чего? – Нет. Парень расхохотался так, что едва не упал с саней, и Штейну пришлось ухватить его за рукав. – Ой, уморил. Вот это по-нашенски. Неожиданно возница вцепился в вожжи: – Тпру! Штейн с упреждающей улыбкой смотрел на хмурое злое лицо. – Нйе вйеришь? – спросил он. И только сейчас парень ощутил, что говорит-то барин не так. – Не верю, – ответил возница, словно стукнул кулаком по столу. Тогда Штейн расстегнул дорожный саквояж, развязал лежащий там увесистый мешочек и сунул под нос парню пригоршню золотых червонцев. – Как йагодка морошка на болотйе. Парень сугрюмился еще больше, схватил вожжи и так рванул с места, что теперь впору было ухватывать Штейна… – Уезжаете от нас, барин? – возобновил парень разговор еще через час. – Да, – кивнул Штейн. – Не могу долго сидеть на одном месте. – Семья-то есть? Возница определенно нравился Штейну. Мужики в этом первородном уголке были не то чтобы смелее среднерусских, но прямее в разговорах и вопросах. – Нет. Я, как это у вас называется, сиротка. – Хорош сиротка, – хмыкнул кучер, окинув быстрым взглядом дородного высокого немца. – Родители умерли давно. Оставили состояние. Недюжинное. Опекуном дядька был. Порядочный. Все до пфен… до копеечки мне пйередал. Нужды не испытывал. Учился… Шикарно! Гегеля видел и, что важнее, слышал. Вот и нйе дорожу ничем таким. То ли родители виноваты. То ли Гегель. Кибитка для меня дом родной. – Сани это, не кибитка. Кибитка тама, – возница, опять посуровев, резко махнул кнутовищем назад, в сторону праздника. – А женка, детки – есть у тебя? – Хотел в России посвататься, да бабы везде одинаковы, – брякнул Штейн. Парень зашелся в смехе: – Это точно. – Хорошо с тобой болтать, – вздохнул Штейн. – Жаль, расстанемся скоро. Философская-то… – Версты две отсель, – кивнул кучер. – Дело к вечеру. Заночуешь, сталбыть, тама? Я вертаться хотел. – Это можно, – кивнул Штейн. – Да письмо отправлю. Пусть впйеред меня летит… – Дак нет же у тебя никого. Кому писать-то собрался? – хохотнул парень и погрозил Штейну рукавицей. – Видать, ждет кака зазноба? – Ждйот. Йуная Гретхен. Она мйеня приворожила и страшно ревнуйет к вашей России. Говорит: «Хочу бабу Русь сглазить». Можно так выразиться? Запивашка кивнул. Штейн дружески хлопнул вожатого по плечу. – А хошь, я тебе песню спою? – спросил возница. Штейн кивнул. Запивашка приосанился и повел сипловатым от единственной возлюбленной – чарки – и от вечного холода голосом: Мой неверный муж, Нехороший муж, В путь-дорогу он Собирается. И берет с собой, И берет с собой Чернобровую, Черноглазую. Я иду-иду В темну хижину, Где живет карга Приворотница. Во огонь карга Мещет травами. Над огнем карга Машет крыльями. А я вижу, как В стольном городе Пир горой идет, Пир горой идет. Да лихой мужик Ножик выхватил. Да тем ножиком Чернобровую. А я жду-пожду, Как воротится Нехороший муж Одинешенек. Пристыжу его И прощу его. Проживем мы с ним Много долгих лет. Да вдруг слышу я, Слышу громкий плач Чернобровенькой, Черноглазенькой. Без платка она Рядом с санями Побежит-бежит, Да напрасно все. Стыло зеркало – Очи ясные. И летит кольцо Обручальное. Застит облако, Туча черная, Всю любовь мою, Всю судьбу мою. – Что, барин, хороша песня? – спросил возница у Штейна. – Хороша, – помолчав, согласился немец. – Она очень русская. – То-то и оно, – ответил запивашка. И украдкой достал из-под полы нож… Женя Ляпаков, нищий завсегдатай питерских игорных домов, был уверен, что знает фарт и его законы. Одним из таких непреложных законов было – играть до последнего. Вторым – играть не на свои. Желающих вкусить от ароматного пирога азартной игры в столице было с избытком. Из них для Женьки больший интерес представляли провинциалы, мнущие потными пальцами в тайных карманах свои, а иногда и чужие ассигнации. Одного такого простачка, одетого в прескверный костюм, Женька и прибрал к рукам. Водил из одной компании в другую. Не давал ощипывать за зеленым сукном. Присматривался. Принюхивался. Подбирал крохи и думал, существует ли пирог. И наконец решился. – Вот что, мой юный друг. Идем в один очень хороший дом, но такой, где нам с тобою не откажут и обратно с порога не отвернут. За это надобно будет заплатить. – Сколько? – недовольно поинтересовался молодой парень с пропитым и злым лицом. А Ляпаков чуял всем сердцем, что у этого кренделя имеются деньги. Не весть откуда, но имеются. – Пять червонцев, – бухнул Ляпаков наугад. «Злой», как окрестил нового знакомого Женька, кивнул. – Будет тебе пять червонцев. – Это не мне… Это для дела. – Через два часа зайдешь ко мне в нумер… – Так-с, любезный, – ближе к вечеру продолжил наставлять новичка Ляпаков. – Будем учиться играть в одну популярную игру. Называется она «Campis». – Как? – Кампис. Ты имеешь несколько жизней. И на каждую карту ставятся червонцы. Хватит червонцев-то на каждую карту? – Хватит. Еще и останется… – Ставлю все на нумер восемь! – объявил через несколько лет с иголочки одетый, но со злым лицом русский в одном из самых знаменитых казино мира. – Все на нумер восемь! Его выигрыш не стал событием, которое перевернуло ход человеческой истории. По большому счету, выигрыш его не стал даже событием, перевернувшим ход одной человеческой жизни… – Значит, правда? – в сотый раз переспрашивал молодой парень у мужика, судя по всему отца… |