Онлайн книга «Треугольная жизнь (сборник)»
— Я, конечно, постараюсь, но… — Уж постарайтесь! Не стерилизовать же мне вас, ей-богу! — Аварцев весело засмеялся и посмотрел на Башмакова злыми глазами. — Внуки от вас мне не нужны. Я вообще думаю, она скоро в вас разочаруется. Я даже в этом убежден. — Почему же? — Олег Трудович, надеюсь, вы понимаете, что девушки случайно в ровесников своих отцов не влюбляются? Конечно, я виноват перед ней… Но что же делать, у меня теперь новая жизнь. И любой нормальный мужик с мозгами за эти годы мог себе заработать на новую жизнь. Это было проще простого, потому что у власти мерзавцы, а деньги кучами валяются под ногами. Надо только нагнуться чуть раньше других или хотя бы одновременно с другими. А вы вообще даже не нагнулись! Одно из двух: вы — или дурак, или лентяй. Чем вы занимались? За державу переживали? На демонстрации ходили? Или у жены под жопой сидели? — Я ведь могу обидеться и уйти, — тихо предупредил Башмаков, чувствуя, как от ненависти к Аварцеву у него похолодел кончик носа. — Обидеться вы, конечно, можете. И даже хорошо, если обидитесь. Но уйти — не можете. Моя дочь вас хочет. И получит. Даже если вы ее не любите — придется потерпеть, пока она вас расхочет. Не волнуйтесь, когда это произойдет, я компенсирую вам все издержки. На старость хватит. Господи, как все-таки бежит время! Пятнадцать лет назад я с квартальной премии покупал ей на Птичьем рынке хомяка. А теперь вот… — А венчание? — тихо спросил Башмаков. — Проснитесь, Олег Трудович! Вы где? Бандюков подстреленных за деньги рядом с мощами в лавре кладут. А вы… Как повенчают, так и развенчают. — А если она не расхочет? — Тогда я буду думать. Очень серьезно буду думать. На сборы вам даю две недели. А насчет вашей жены я, наверное, погорячился. В свое время я ушел, ничего не сказав. И напрасно. Если ты прожил с женщиной много лет, то одного она все-таки заслуживает — уведомления об отставке. Тут уж вы сами решайте: сбежать тайком или уйти с развернутыми знаменами… Но без скандалов. Лайзе нельзя волноваться. Он сделал еле заметный жест, охранник что-то крикнул в портативную рацию — и буквально через мгновение из переулка выскочили «мерседес» и джип. Башмаков, во время разговора копивший в себе злое истерическое правдолюбие, уже был готов сказать такое, отчего все разлетится к черту, а его жизнь будет кончена. А почему только сказать? Сделать! Взять и треснуть по этой самоуверенной морде, по этой гигиенической улыбке! Отхлестать по щекам… Нагнулся он, сволочь! Не нагнулся, а сам всех нагнул… Скотина! Башмаков уже сжимал в кармане кулак, как вдруг заметил на капоте рулек. За десять минут водитель успел поставить новый сверкающий рулек. И это мелкое эстетическое обстоятельство почему-то так ударило, так накренило и обезволило Олега Трудовича, что он чуть не заплакал. — У вас как со здоровьем? — участливо спросил Аварцев. — Нормально. Просто иногда… — Берегите себя! Лайзе расстраиваться нельзя ни в коем случае. Итак, две недели… «Никогда! — подумал Башмаков, глядя вслед исчезающим автомобилям. — Никогда!» Через несколько дней Олег Трудович лежал в постели, откинувшись на подушку и заложив руки за голову, а Вета участливо склонялась над ним, касаясь коричневыми, похожими на изюмины, сосками его волосатой груди. — Тебе со мной хорошо? — Очень. — Очень или очень-очень? — Она заглянула ему в глаза. — Очень-очень! — А ты, между прочим, понравился папе! — В каком смысле? — Во всех. Он хочет, чтобы мы обязательно обвенчались! — Если папа хочет, значит, обвенчаемся… — Ты будешь ей что-нибудь объяснять? — спросила она, высвобождая Башмакова и ложась рядом. — Наверное, нет. Просто соберусь и уйду… — А если она спросит? — Отвечу, что люблю другую… — А если она спросит: «Кого?» — Не спросит. — Я бы тоже не спросила. Из гордости. — Она не спросит из усталости. — Боже! Как можно устать… От тебя! От этого… Вета нежно провела пальцами по этому, подперла ладонью щеку и уставилась на Башмакова с таким обожанием, что он даже застеснялся вскочившего на щеке прыщика. — Олешек, знаешь, мне кажется, лучше все-таки ей сказать, а то нечестно получается. Если ты все объяснишь, она тебя отпустит. Ведь ты сам говоришь — между вами уже ничего нет. — А если не отпустит? — Тогда мы убежим. А потом ты ей с Кипра напишешь письмо. — Как будет «побег» по-английски? — А вы разве еще не проходили? «Escape». «Побег» будет «escape»… — Значит, «беглец» будет «искейпер»? Нет, лучше — «эс-кейпер». Это как «эсквайр». — «Эскейпер»? Такого слова, кажется, нет… — Она нахмурилась, припоминая. — Точно нет. «Беглец» будет «runaway». — Жалко. — Чего жалко? — Что нет такого слова — «эскейпер». Представляешь, тебя спрашивают: «Вы беглец?» А ты отвечаешь: «Нет, я — эскейпер!» — Не забудь, «эскейпер», — она чмокнула его в щеку, — мы улетаем в понедельник вечером! — То fly away. Это мы уже проходили… — Ты нарочно дурачишься? — Я не дурачусь. В понедельник я буду готов. — Не слышу радости в голосе! — Буду готов! — пионеристо повторил Башмаков. — Слушай, Олешек, — засмеялась Вета, — а я тебе прямо сейчас еще одно прозвище придумала! — Да-а? — Да! «Эс-кей-пер-чик»! — Какой еще такой «перчик»? — Даже и не знаю, какой… — Сейчас узнаешь! — Ах, пощадите мою невинность! — Не пощажу! — Что вы делаете, гражданин?! — Сейчас узнаете, гражданка! — Погоди! Не так. Поцелуй меня… всю! — Всю или всю-всю? — спросил он, стараясь принять более типичную для сфинксов позу. — Всю-всю-всю… Поцелованная вся-вся-вся, Вета лежала в полубеспамятстве. Теперь уже Башмаков склонился над ней: — А я придумал тебе имя! — Какое? — еле слышно спросила она. — Лиска. — Какая еще Лизка? — Вета возмущенно открыла антрацитовые глаза. — Не Лизка, а Лиска — маленькая такая лисичка, и очень молоденькая. — Почему это я — лиска? Я не рыжая и не хитрая! Ты думаешь, я специально папу попросила? — Ничего я не думаю. Эскейперам думать не положено. |