Онлайн книга «Садовник (сборник)»
|
– Сначала Александр Иванович говорит: «Я ей дом в Испании куплю». – Кому? – не понимала баба Шура. – Ну тебе, мам, кому же еще? У нас этих домов… Ты слушай! Я говорю: «Она не поедет». Тогда он говорит: «Я ей в деревне построю особняк в псевдорусском стиле с бассейном». Я говорю: «Она не согласится». – Кто? – спросила баба Шура. – Ну ты, мам, ты! – теряла терпение дочь. – Совсем, что ли, бестолковая? Баба Шура и впрямь что-то плохо соображала, поэтому решила пока молчать. – Но евроремонт мы тебе, конечно, сделаем, – подытожила Любаша, оглядывая убогий родительский дом. А Катя в своем углу экскурсию продолжает: – А это – Юра Деточкин. Москвич… Культурный… А тоже три года отсидел! – Это, мам, тебе микроволновка! Три минуты, и все готово, – объяснила Любаша, указывая на еще одну коробку. Тут Чучмек прибежал и первым делом доложил бабе Шуре: – Дуб-4 на объекте. Сосна-3 и береза-2 движутся в направлении. Секрютины переглянулись. Трудно им было в Малых Иванах. – Я Забродину в гости позвал, – продолжал рассказывать очумевшей бабе Шуре Чучмек. – А она говорит: «Я с буржуем за один стол не сяду». А, это вы! – Чучмек увидел Нетужилина и представился: – Фамилия Сухов, прозвище Чучмек. А Любаша в это же самое время продолжала: – А это, мам, тебе биотуалет. Я даже сейчас представить себе не могу, как это пойти в уборную на улице? Да я умру сразу! Тут Виктор Иванович Сорокин заявился собственной персоной, и Катя его сразу же высокому гостю представила: – А вот и Виктор Николаевич, наша русская интеллигенция! – Ну, слишком громко сказано, – заскромничал Сорокин. – Но выдавливаем, по мере сил и возможностей, выдавливаем… По капле, может, и не всегда получается, но по полкапельки – определенно! Рад приветствовать известного представителя отечественного бизнеса! Любаша продолжала: – А это, мам, тебе телевизор, японский, стопрограммный. А к нему вот – тарелка. Тут баба Шура, пытавшаяся одновременно привести мысли в порядок, упорядочить броуновское движение людей и начистить картошки, остановилась, глядя на металлическую, метрового диаметра тарелку, и потерянным голосом спросила: – А без тарелки нельзя? – Без тарелки никак нельзя! – строго ответила дочь. И тут баба Шура взорвалась: – Да что я, свинья, что ли, из такой тарелки есть за вашим телевизором! Не нужен! Ничего не нужно! – А это Кузя Морданов! – закричала во все горло Катя, чтобы заглушить вздорную тещу, не разочаровывать зятя. – Наш, деревенский, шебутной! Когда вопрос с тарелкой уладили и баба Шура успокоилась, к ней подошел Колька, ткнулся лицом и спросил: – Ба, а ты без меня с Раджой справишься? – Справлюсь, – ответила, все понимая, баба Шура. – Совсем твоя мамка голову потеряла. («Любаша рассказывала в этот момент малоивановцам, что секс-индустрия в Таиланде – это никакой не секс, а одна индустрия.) – Поеду искать, – сказал Колька. Баба Шура шмыгнула носом, но нашла в себе силы, улыбнулась: – А письма писать будешь? Колька поднял глаза. Хотя он не был, да и не быть ему уже никогда, пионером, взгляд его в тот момент был такой родной, такой пионерский. – Бабушка, каждый день! – поклялся он. Была ночь. Мужчины спали: Колька неслышно, Александр Иванович посвистывал, Секрютины глушили его басовитым храпом. Женщины пребывали в кухоньке. Баба Шура перемывала гору посуды. Любаша сидела в длинной ночной рубахе за столом и все рассказывала: – Ой, мам, как в сказке, как в сказке! Стою я, хот-догами торгую… – Чем? – Хот-догами. Ну, сосиски такие. Горячие собаки значит. – Из собачатины? – насторожилась мать. – Нормальные сосиски. Просто называются так – горячие сосиски. – И что, едят? – Еще как едят! У меня место бойкое было, рядом с ЦУМом… Стою я, значит… Любаша продолжала свой рассказ про то, как стояла она и торговала хот-догами и как подъехал шестисотый мерседес, а из него… Но Александра Ивановна не слышала, ее почему-то поразила эта история, поразила настолько, что она даже перестала тереть тряпкой тарелку. – Видно, правду говорят: последние времена наступают, – проговорила она тихо, вздохнула и вновь взялась за посуду. – А на Гавайи мы поедем на Новый год! – сообщила Любаша. На Новый год… Вообще, Новый год в Малых Иванах не принято было встречать, и в ночь под праздник все ложились спать, как обычно в зимнее время – часиков в девять, самое позднее, в десять. Вот и в ту памятную ночь свет в окошках малоивановских домов погас рано. За исключением трех. В первом доме жил Председатель. Во втором – Выкиньсор. А в третьем – Александра Ивановна. Причем даниловский и сорокинский дома стояли рядом, а потаповский – через дорогу напротив. Почему-то захотелось Данилову в ту ночь поздравить Александру Ивановну с наступающим. Тем более – у нее горел свет. Все было хорошо, но ведь и у Сорокина горел свет! Вот и стоял Андрей Егорыч у окна и вертел головой, себя все больше презирая: то на Шуркины окна глянет, то на Витькины. А был Данилов уже при параде: в москвошвеевском бостоновом костюме, при медалях-орденах и с геройской звездой под ключицей. И тут ему в голову пришла светлая мысль, и он немедленно эту мысль осуществил – взял и выключил свет. И у Сорокина свет тотчас погас! Понял Данилов, что Сорокин спать не ложился, боялся… Понял Данилов и усмехнулся, посмеялся внутренне над сорокинской глупостью. После чего натянул густо пахнущие нафталином бурки, надел длинное и толстое, на вате, зимнее пальто с цигейковым воротником и, водрузив на голову барашковую папаху, вышел на улицу. Там он вздохнул полной грудью, посмотрел на здоровенные звезды и направился к дому Александры Ивановны. А снег под ногами хруп-хруп, хруп-хруп – заслушаешься. Вот и заслушался Андрей Егорыч, даже остановился. А снег хруп-хруп, хруп-хруп. Посмотрел Андрей Егорыч, а навстречу – Сорокин. В широкополой шляпе, габардиновом плаще, а на носу прищепка. И Сорокин его тоже увидел и остановился. – Здорово, Егорыч! – сказал он бодро, но немного гнусаво. – Здорово, Николаич! – Данилов тоже бодрился. И тут возникла пауза, опасная, надо сказать, пауза, потому что еще чуть-чуть, и они могли бы здесь, прямо на снегу от стыда сгореть. Данилов это явственно почувствовал. |