Книга Тень ночи, страница 50 – Дебора Харкнесс

– С тех пор Филипп меня презирает. Он считает меня слабым. Чересчур слабым, чтобы жениться на такой, как ты.

Наконец-то я узнала, откуда в Мэтью чувство, будто он меня недостоин.

– Нет! – резко возразила я. – Отец любит тебя.

За короткое время нашего пребывания в Сет-Туре я увидела целую гамму чувств, проявленных Филиппом по отношению к сыну, но там не было и намека на презрение.

– Храбрые мужчины не кончают жизнь самоубийством. Только в редких случаях, на поле боя, чтобы не попасть в плен к врагу. Это он сказал Изабо вскоре после моего превращения в вампира. Филипп заявил, что мне недостает смелости быть манжасаном. При первой же возможности он отправил меня на войну, сказав: «Если ты решил окончить жизнь, то пусть хотя бы твоя смерть послужит более высокой цели, чем жалость к себе». Я навсегда запомнил эти слова.

Надежда. Вера. Мужество. Три столпа простой жизненной философии Филиппа. Мэтью считал, что он лишен этих качеств, обладая лишь сомнениями, убеждениями и бравадой. Но у меня было другое мнение на этот счет.

– Ты столь долго терзаешь себя воспоминаниями, что уже не способен видеть правду. – Я передвинулась, повернувшись к нему лицом. – А знаешь, кого я вижу, когда смотрю на тебя? Того, кто очень похож на твоего отца.

– Мы все хотим видеть Филиппа в тех, кого любим. Однако я совсем на него не похож. Вот Гуго – отец Галлогласа, если бы он был жив… – Мэтью отвернулся. У него задрожала рука. Еще один «скелет в шкафу», о котором он пока молчал.

– Мэтью, один секрет я из тебя уже выудила: кто из де Клермонов нынче входит в состав Конгрегации. Ты не можешь хранить сразу два.

– Хочешь узнать самый страшный мой грех?

Время еле тянулось. Я думала, что так ничего и не услышу, но…

– Я забрал его жизнь. Он умолял Изабо сделать это, но она не смогла.

Мэтью снова отвернулся.

– Ты забрал жизнь Гуго? – шепотом спросила я, испытывая сострадание к нему и Галлогласу.

– Филиппа.

Последний барьер между нами рухнул.

– Нацисты буквально свели его с ума своими пытками и издевательствами. Будь жив Гуго, он убедил бы Филиппа, что можно жить и с искалеченным телом. Но Филипп сказал, что он слишком устал и не хочет бороться за жизнь. Он хотел уснуть, и я… Я знал о снедающем желании закрыть глаза и забыться. Да поможет мне Бог, я сделал то, о чем Филипп просил.

Мэтью трясло. Я обняла его, не обращая внимания на протесты. Я знала лишь одно: ему сейчас нужен кто-то, за кого можно просто ухватиться, пока на него обрушиваются волны воспоминаний.

– Изабо не поддалась на его мольбу. Тогда Филипп попытался перерезать себе вены. У него не хватало сил, чтобы удержать нож под нужным углом. Он наносил себе порез за порезом. Все вокруг было забрызгано кровью, но раны получались неглубокими и быстро затягивались. – Мэтью говорил быстро. Наконец-то он дал волю словам, и они хлынули из него. – Чем больше собственной крови проливал Филипп, тем неистовее становился. После лагеря он не мог выносить самого вида крови. Изабо взяла у него нож и сказала, что поможет оборвать его жизнь. Но потом маман никогда бы себе этого не простила.

– И тогда ты зарезал его, – сказала я, пристально глядя в глаза Мэтью.

Я никогда не отгораживалась от знания о том, что́ делал Мэтью, дабы выжить как вампир. Я не смогла бы отгородиться от грехов мужа, отца и сына.

– Нет, – покачал головой Мэтью. – Я выпил его кровь до последней капли, чтобы Филиппу не пришлось смотреть, как напрасно выливается его жизненная сила.

– А потом ты увидел…

Голос выдавал мой ужас, и я ничего не могла с этим поделать. Когда вампир пьет кровь у другого существа нечеловеческой природы, вместе с кровью к нему переходят все воспоминания жертвы. Целая лавина бешено несущихся образов. Мэтью избавил отца от страданий, но не раньше, чем сам узнал и увидел все муки, перенесенные Филиппом.

– У большинства существ воспоминания идут ровным потоком, словно лента, которая разматывается, исчезая во тьме. С Филиппом это напоминало глотание осколков стекла. Когда я дошел до последних событий, его разум был настолько раздроблен, что я постоянно застревал. – Мэтью колотил настоящий озноб. – Мне казалось, что это никогда не закончится. Филипп был сокрушен, раздавлен и напуган, но его сердце продолжало яростно биться. Его последние мысли были об Изабо. Единственные воспоминания, по-настоящему цельные, принадлежащие ему.

Я бормотала какие-то банальные успокоительные слова, продолжая крепко обнимать Мэтью. Постепенно его дрожь стала утихать.

– Ты спросила меня в Олд-Лодже, кто я. Я убийца. Да, Диана. На моем счету тысячи убитых, – глухо продолжал Мэтью. – Но каждого из них я видел в первый и последний раз. Изабо не может на меня смотреть без того, чтобы не вспомнить смерть Филиппа. Теперь и ты тоже.

Я чуть отстранилась, чтобы видеть его лицо. Прекрасное лицо, обычно умело скрывавшее губительное действие времени и груз жизненного опыта. Но сейчас Мэтью ничего не пытался скрывать, и это делало его лицо еще прекраснее. Наконец мне стали понятны если не все, то многие особенности характера моего мужа. Его настоятельное требование, чтобы я не загораживалась от своей истинной природы. Его нежелание убивать Жюльетту даже ради спасения собственной жизни. И наконец, его уверенность, что, когда я по-настоящему узнаю его, моя любовь к нему исчезнет.

– Мэтью, я люблю все стороны твоей личности: воина и ученого, убийцы и целителя, тьму и свет.

– Как тебе удается? – прошептал он, не веря своим ушам.

– Филипп не выдержал бы состояния, в котором оказался после вызволения из нацистского лагеря. Он бы делал все новые попытки покончить с собой, а судя по тому, о чем ты рассказал, он и так достаточно настрадался.

Я не представляла всей глубины страданий Филиппа, но мой любимый Мэтью видел их собственными глазами.

– То, что ты сделал, было актом милосердия.

– После этого я хотел покинуть Сет-Тур и никогда не возвращаться, – признался Мэтью. – Но Филипп взял с меня обещание поддерживать семью и братство как одно целое. Еще я поклялся, что буду заботиться об Изабо. И потому я остался, сел в его кресло и стал дергать за политические нити, которые он успел мне указать. Ради победы я закончил войну, в которой Филипп отдал жизнь.

– Недавно ты сказал, что отец тебя всегда презирал. Но он никогда бы не поручил заботу об Изабо тому, кого презирает. И не поставил бы труса во главе ордена Лазаря.

– Болдуин обвинял меня, будто я солгал насчет последних желаний Филиппа. Он думал, что власть в братстве перейдет к нему. Никто не понимал, почему отец назначил главой ордена меня, а не его. Возможно, то был последний всплеск безумия Филиппа.

– Нет. Это была вера в тебя, – тихо сказала я, соединяя наши пальцы. – Филипп в тебя верит. И я тоже. Твои руки строили эту церковь. Они держали и Люка, и Филиппа в последние мгновения жизни. И твоим рукам хватило силы. У них и сейчас много работы.