Онлайн книга «Посею нежность – взойдет любовь»
|
Они отправились. Доехали – быстрее не бывает. Даже не за десять, а за семь минут. – Я ж говорил – близко! – весомо отметил Артем. Он вошел в собственный подъезд, как партизан Великой Отечественной. У самой двери соратник вручил Артему боевое заряженное оружие. – Ты там поосторожнее, – предупредил. – Штука стреляет наповал. Просто покажи, и все. – Я покажу! – пообещал глава семьи. – Я им всем сейчас покажу. Они увидят. Да и ты заходи, чего там. Что за дверью-то стоять. – Ты мой гость. Я тебя уважаю. – Эти слова уже слышали все домашние: и мама с Пиком в животе, и Рыся, и Птича, и Ор, и Дайка. Они выбежали в прихожую, услышав, что папа дверь открывает, не ожидая, что вернется он пьяным. Напротив – по семейным циклам, все должно было быть интересно и весело именно сегодня. Интересно было. Весело – не очень. Рыся запомнила все по секундам. Они до прихода отца веселились. Мама ставила любимые пластинки, которых у нее было множество: привозили друзья со всех концов света, зная ее вкусы. Как раз завели Рысину любимую: «Abbey Road». Рысе нравилось рассматривать конверт, на котором по дорожной зебре шли битлы – один красивее другого. Сначала Джон Леннон весь в белом, потом Ринго Старр, за ним красавец Пол Маккартни в строгом черном костюме, но босиком, потом Джордж Харрисон. Рыся мечтала об этой улице, о Лондоне, о битлах (одного из них уже не было в живых, о чем им только что рассказала мама – странное совпадение, Рыся потом это отметила) [3]. Мама как раз удивлялась, что вот Джон идет первым – как будто в вечность. Первым и ушел. Мама всегда говорила с ними, детьми, как с друзьями, как с равными. Уверена была, что они ее понимают. Они и понимали. Слушали, горевали о Джоне. Речь шла о странном завершении его земного пути. Последняя его фотография запечатлела как раз тот момент, когда Леннон дает автограф своему будущему убийце. На фото двое: Джон и его смерть. Джон – худой, мрачный, усталый. Смерть, принявшая облик человека мужского рода, добродушно улыбается вполне симпатичной улыбкой. Позднее убийца скажет, что совершенно не понимает, почему он тогда совершил такое. Взял автограф и ждал возвращения своего кумира, чтобы погасить в том искру жизни. И правда – зачем? В тот момент, когда папа отпирал дверь, заиграла «Here Comes The Sun». Такая миленькая радостная песенка! – Про солнышко, – сказала мама и погладила Рысю и Птичу по макушкам. И тут уж все побежали встречать отца. Первое, что увидела Рыся, выскочив в прихожую, было дуло пистолета. – Ляля! Здравствуй! – послышался очень торжественный и зловещий голос папы. Говорил он размеренно и весомо, как всегда, когда был пьян. – Здравствуй, Ляля! Я привел к тебе гостей! И правда: за его спиной маячил какой-то военный. Все это, впрочем, было совершенно не важно. Главное было: дуло. Из него пристально и серьезно смотрела смерть. Все как-то соединилось в одно: Джон Леннон, обложка Abbey Road, улыбающийся убийца справа от своей жертвы на газетной фотографии, чудесная песенка, беззаботно звучащая со стороны комнаты родителей, и все они, завороженно молчащие перед реальной угрозой. Это – секунда номер один. Или даже доля ее. Мама опомнилась первой. Она мгновенно распахнула правой рукой дверь кладовки, а левой подтолкнула Птичу, оказавшуюся совсем рядом с ней: – А ну-ка, быстро все туда! Рысе показалось, что она и шагу не сможет ступить. Ноги ощущались совсем будто ватные, как в страшном сне, когда порываешься бежать, а вязнешь в чем-то липком. Но – секунда, и они все уже были в убежище. Свет там включался изнутри, но почему-то страшно было его включать. Тьма казалась дополнительной защитой. – Стреляй, – послышался спокойный голос мамы. – Стреляй, не промахнешься. Тут, наверное, военный гость увидел ее живот, в котором подрастал братец Пик. – Да ты мудак конченый! – услышали дети в темной кладовке чужой мужской голос. Последовал звук удара и бормотания отца: – Пусти, ты ее не знаешь… Да подожди ты, дай я объясню… Она сейчас сама скажет, с кем гуляет… – Отойди от греха… А то я тебя, мудозвона, сам пристрелю, – говорил с усилием дядька в форме. Видимо, отнимал у отца оружие, так догадались дети. Потом протянулось несколько секунд полной тишины. – Пусть он уйдет с вами, – попросила мама. – Да куда ж я его дену? А впрочем… Пошли, давай. Послышалась возня с дверью. – Извините, – произнес гость последнее прощальное слово. Замки звучно защелкнулись. Ляля и дети наконец-то остались одни. Песня все еще продолжала звучать… – Тара-рара-пам, тарара-пам, тарара-рара. Тара-рара-пам, тарара-пам, тарара-ра… Дети тихонько выползли в коридор. Мама сидела на полу, прислонясь к стене, откинув голову. Она не плакала. Ей нельзя было. Дети и так были напуганы. Она просто сидела с закрытыми глазами, собираясь с силами. Вот и все. Они даже не обсуждали это событие. А о чем говорить? Птича слышала поздно вечером, как мама говорила с бабушкой, той, отцовской матерью. Как она просила: – Заберите, пожалуйста, своего сына. В следующий раз он убьет нас всех. Я уже и не против. Но детей жалко. Бабка, видимо, уговаривала, убеждала. – Я в последний раз своим родителям не расскажу. В самый последний раз. Но больше я не смогу молчать. Поймите меня. Ничего никто не поймет, это Рыся очень четко осознавала. Спасаться надо самим. И все тут. Она именно в тот вечер твердо решила, что никогда не выйдет замуж и никогда не родит ребенка. Это – нельзя. Ей бы этих вырастить. А самой – ни-ни! И думать не смей! Ей было восемь лет. Она чувствовала себя совершенно старой. Мама перед сном закрыла дверь на задвижку. Впервые за всю ее жизнь с мужем. Она еле ходила, ее шатало от навалившейся усталости. У Птичи почему-то поднялась температура. На ровном месте, без кашля и насморка. И ничего не болело, просто горела, 39,6. – Невроз, – сказала мама. Она уложила Птичу к себе в кровать, улеглась рядом. |