Книга Короли океана, страница 5 – Гюстав Эмар

– Хотите, чтобы я снял маску перед вашими сообщниками? Что ж, если угодно, сударь.

– Да какая мне разница, снимете вы маску перед моими людьми или нет! Неужто думаете испугать меня своей глупой угрозой?

– Нет, разумеется, только как бы вы потом не пожалели, что посвятили своих людей, как вы их сами называете, в тайну одного дела, с которым, из уважения к двум благородным родам и из чувства дружбы к вашему отцу, я хотел бы покончить без лишнего шума и наедине с вами.

– К моему отцу? Вы помянули моего отца?

– С чего бы мне не помянуть его, коли я один из самых старых и верных его друзей? – с оттенком грусти отвечал врач.

– Сударь, – сказал моряк дрожащим от гнева голосом, – я требую, чтобы вы показали свое лицо, мне хочется знать, кто вы такой. О, право, не стоит дольше играть со мной!

– А я и не собираюсь, и вот вам доказательство! – молвил врач, срывая с себя маску. – Глядите же, господин принц де Монлор!

– Доктор Гено, врач королевы-матери и кардинала! – в ужасе вскричал тот, кого только что нарекли титулом принца.

– Да, сударь, – продолжал врач, чуть побледнев, возможно, оттого, что реакция собеседника оказалась слишком бурной, но по-прежнему сохраняя хладнокровие и достоинство.

– Вы здесь? Вы, о боже! – воскликнул моряк, тяжело рухнув в кресло. – Зачем вы в этой дыре?

– Чтобы не дать вам совершить преступление.

– Господи! Боже мой!.. – твердил моряк, даже не сознавая, что говорит. – Я пропал!

– Да нет, напротив, вы спасены. Или вы считаете меня своим врагом – меня, свидетеля вашего рождения, принявшего вас на руки, как только ваша матушка разрешилась от бремени?

– Что же делать?.. – вопрошал моряк, с яростью сорвав с себя маску и вновь принявшись мерить шагами комнату.

– Выслушать меня и, главное, остыть, дитя мое, – отвечал врач с нескрываемой добротой.

– Да что вы можете мне сказать, доктор? Ваши утешения, какими бы добрыми они ни были, а ведь вы, я знаю, всегда были добры ко мне… ваши утешения не достигнут цели, как вы надеетесь. Доверие ко мне при дворе уже утрачено раз и навсегда. Я обесчещен. Я позволил увлечь себя в такую бездну, из которой для меня лишь один выход – смерть.

– Вы заговариваетесь, Гастон. Доверие к вам сильно, как никогда. Королева с кардиналом ни о чем не знают. А что касается вашей чести, ей ничто не угрожает, поскольку преступление, на которое вас сподвигали, отныне…

– О, клянусь вам! – с жаром воскликнул моряк. – Бедный милый ангел! Я огражу ее от всех, даже…

– Даже если пойдете против своего брата? Ну что ж, Гастон, ловлю вас на слове и рассчитываю на него.

– Только скажите честно… моя репутация при дворе?..

– Я когда-либо кривил душой?

– Простите, старый мой друг, я потерял рассудок.

– Теперь-то вы готовы выслушать меня?

– Да, тем более что мне не терпится узнать, волею какого случая, а может, рока вы оказались замешаны во все это.

– Случай и рок здесь ни при чем, друг мой. Как вы, верно, и сами знаете, родом я из этих мест и владею здесь кое-какими землями. Одно из моих владений, куда я наезжаю всякий раз, когда дела и обязанности предоставляют мне редкие свободные дни, расположено в окрестностях Люсона – на расстоянии двух ружейных выстрелов, не больше, от родового замка графов де Манфреди-Лабом, которых вы, как заклятый враг, знаете лучше, чем кто бы то ни было, тех, что последовали за королевой Екатериной Медичи, когда она прибыла во Францию.

– Ненависть эта стара, доктор. И начало свое она ведет от Варфоломеевской ночи ^[3].

– Знаю-знаю. Вы тогда были гугенотами, а Манфреди-Лабомы, ближайшие сторонники королевы, – рьяными католиками, каковыми они остались и поныне. Но не будем об этом пока. Теперь оба ваших рода одной веры и ненависть между вами уж давно должна была бы поутихнуть.

– Что до меня, доктор, уверяю вас…

– Да-да, – насмешливо молвил тот, – и у вас, признайтесь, есть замечательное свойство возобновлять отношения. Но, повторяю, оставим это. Я близкий друг этого семейства и крестный отец бедной Санции. Она-то мне все и поведала. И эту тайну я сохранил в глубине моего сердца. Только я теперь и знаю…

– Ошибаетесь, доктор, – раздался резкий, суровый голос. – Я тоже знаю ее, эту тайну!

Оба собеседника вздрогнули, точно от укуса змеи, и разом обратили взор в глубину комнаты, где неподвижно стоял какой-то человек, придерживавший левой рукой полог гардины.

– О, этого-то я и боялся! – с болью в голосе проговорил доктор.

– Людовик де Манфреди-Лабом! – изумился принц. – Так вы предали меня, доктор!

– Никто вас не предавал, господин принц де Монлор, – строго молвил человек, появившийся столь странным образом. – Санция написала мне. А не я ли брат ей и глава рода, ответственный за ее благополучие?

С этими словами он приподнял полог гобелена, скрывавшего потайной вход, через который ему и удалось попасть в комнату, и запер дверь на засов.

– Я вынужден принять свои меры предосторожности, чтобы никто не помешал нашему разговору, – холодно обратился он к двум нашим героям, глядевшим на него с удивлением и страхом.

– Я к вашим услугам, господин граф, – поднимаясь, сказал принц.

Какое-то мгновение враги мерили друг друга взглядом, не говоря ни слова, и в их глазах сверкала заклятая ненависть, раздиравшая им сердца.

Анри-Шарль-Луи-Гастон де ла Ферте, граф Шалю, принц-герцог де Монлор, принадлежал к одному из самых знатных и древних семейств в Пуату – принцев Тальмон и по праву первородства считался прямым наследником рода, осененного величием, благородством и, говоря точнее, славой, коими Франция обладала в те времена. Род его был несметно богат и пользовался огромным влиянием в провинциях Пуату и Анжу, где всегда играл видную роль.

Принц де Монлор был элегантным, благородным молодым человеком лет двадцати четырех – двадцати пяти, с мужественными чертами и гладкой, белой, как у женщины, кожей; его большие черные глаза с длинными ресницами, оттенявшими щеки, излучали мягкий, добрый взгляд, но в гневе они готовы были метать громы и молнии; его каштановые, от природы вьющиеся волосы ниспадали на плечи длинными прядями, а игриво вздернутые усы придавали лицу выражение удали, делая его еще более привлекательным.

Грубое платье, что сейчас было на нем, нисколько его не портило, – напротив, оно лишний раз подчеркивало его точеную фигуру и врожденное изящество манер.

Между тем граф Людовик де Манфреди-Лабом манерами и осанкой являл собой полную противоположность принца де Монлора: он был плотно закутан в матросский плащ, защищавший от ледяного ветра, налетавшего шквалами, и в просмоленной холщовой шляпе, которую моряки называют зюйдвесткой и у которой поля сзади спускаются аж до середины спины. Его наряд дополняли широкие короткие штаны, стянутые на бедрах желтым кожаным ремнем, с торчавшей из-под него парой пистолетов, топориком и кинжалом.