Книга Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона, страница 22 – Мария М. Павлова

— Да, оправдывала, потому что она не виновата. То есть… — Маша сбилась, но тут же нашла нужную мысль. — Паша, я хочу напомнить тебе, что это ты потомок Эдисона, а не я. Это в тебе течет кровь Евгении! Именно она пала жертвой неукротимого действия медальона. Я хочу тебе сказать, что твой тип чувственности, возможно, на генетическом уровне имеет предрасположенность поддаваться тому, у кого на шее эта штука. Ты меня понимаешь?

— Но ведь сейчас второй медальон у тебя… Значит, я поддаюсь только тебе.

— Все может случиться. Медальон может оказаться на ком-то другом. И все твои чувства ко мне… — Маша не сдержалась и закусила губу.

Павел медленно, словно объятый чем-то густым и липким, потянулся к шнурку на своей шее.

— А если я не сниму? — вдруг спросил он с волнением, остановив движение руки. — Если я не сниму его?

Из Машиных глаз покатились быстрые горячие слезинки. Руки ее потянулись к лицу. Беспомощность и отчаяние добавили ей морщинок вокруг глаз. А ведь за каждой стоят совместно прожитые годы, подумал вдруг Павел. Он знал все эти мелкие и почти незаметные черточки. Любимого человека они делают еще более родным, близким. Морщинки появлялись у них у обоих. От одних и тех же радостей и печалей, одних и тех же бессонных ночей и тревожных дней. Как общие дети — эти паутинчатые отметинки общей судьбы… Не успел Павел додумать эти очистительные мысли, как Маша медленно повернулась и пошла вдоль набережной, неловко переставляя ноги. Плечи ее поникли, голова опустилась.

— Маша! — позвал он.

— Что, Пашенька?

— Я снял его, смотри! Ты видишь? — Его рука рванула шнурок.

Те, кто видел, как любящие возвращаются друг к другу после размолвки, поверят: Маша даже немного подросла, фигурка ее вернула былой стройный и точеный вид. Ноги упруго развернули тело и понесли навстречу любимому, единственному, исключительному. И несмотря на то, что размолвка длилась всего несколько минут, объятия были жаркими, как после долгой разлуки.

— Смотри, Маш, я могу надеть его снова, — горячечно шептал Павел, проглатывая окончания слов и не имея возможности вообще что-либо произнести внятно, потому как его губы были на Машиных губах. — Смотри, — оторвался он от них и быстро накинул шнурок на шею, неловко тычась лбом в Машино мокрое от слез лицо. — Видишь? Он не берет меня, видишь, он не действует больше на меня, ты моя, понимаешь? И никакой закон прошлого, удесятеренный глупыми бактериями, чтоб им пусто было, теперь не имеет над нами силы. Ты видишь? Ты веришь мне?

— Вижу, Паш, но давай от греха подальше… н-ну… выкинем его, а?

— Давай. Только отдадим сначала Симоне все, что там есть в них внутри, ей пригодится, — со вздохом предложил Павел, словно отсекая от себя какую-то важную часть жизни и боясь передумать.

Сказано — сделано.

Симона вывела все содержимое украшений в пробирки и возвратила ставшие совершенно безобидными вещицы супругам.

— Ну вот и конец истории с таинственным влиянием, — счастливо вздохнула Маша и потащила Павла прогуляться по набережной. Скоро пора возвращаться домой. Как же они будут вспоминать эти речные трамвайчики, эти волны, плещущиеся под парижским небом, и сравнивать их с беспокойным плеском полноводной Невы.

Они подбежали к гранитному парапету. Сена рябчато отражала светлое небо. Пахло влагой и еще чем-то неуловимо исключительным. Маша и Павел посмотрели друг на друга.

— В память о них… — сказал Павел.

— В память о них, — эхом откликнулась Маша. — В последний раз…

Они медленно надели медальоны и обнялись. Так прошло несколько долгих минут. Маша тоненько вскрикнула и отстранилась. Павел посмотрел в ее глаза, подернувшиеся поволокой чувственной волны, и задумчиво произнес:

— Если мне, потомку Эдисона, суждено было пройти это испытание, то я сделал это!

— Ты справился, Паша. Пусть они останутся нам на память, только пусть грустное прошлое оставит нас.

— Да, пусть прошлое оставит нас…

Павел улыбнулся. Им показалось, что в этот момент волны остановились и вода Сены странно вспыхнула неярким огнем, отражаясь в мокрых бортах лодок, и тут же продолжила свое течение, похоронив в своей глубине давние, давние сны…

Павел взял Машу за руку, и они пошли вдоль набережной, пока Павел не заметил такси, медленно катившее вдоль обочины. Поддавшись внезапному порыву, он махнул рукой. Такси остановилось, стекло медленно поползло вниз.

— Хэв ю мьюзик? — наклонив голову к окну, спросил Павел водителя.

— А какую тебе? — ответил ему знакомый голос.

— А-а-а… привет, Михаил! У тебя есть… танго?

— Зараз будет тебе танго. — Шофер порылся в бардачке и извлек на свет ярко блеснувший лазерный диск, сунул его в проигрыватель, и по набережной разлились звуки аргентинского танго.

С улыбкой во все лицо, Павел повернулся к Маше и обхватил ее рукой за талию. Она, будто всю жизнь провела на подмостках «Мулен Руж», устроила левую руку на его плече, выпрямила спину и вскинула подбородочек повыше.

Они танцевали, поражаясь своему внезапно снизошедшему на них умению, которое то ли спало в них, спрятанное где-то глубоко внутри, то ли только что родилось из преодоления мистических, навеянных прошлым пут.

Неширокого тротуара набережной им вполне хватало, чтобы родился этот танец неумирающей и вечно новой любви. Зрителей было немного. Шофер, вышедший из машины, несколько прохожих, спешащих на работу в свои офисы, и полисмен на мотоцикле… Он остановил своего железного коня и благодушно улыбался, глядя на танцующую пару.

Павел сделал последний шаг в череде головокружительных поворотов и уронил Машу на подставленную снизу руку, почти не касаясь ее тела. Маша падала и падала, пока падение не прекратилось у самой земли. Рука ее очертила полукруг и застыла на месте. Одним движением Павел вернул партнершу в вертикальное положение и смущенно огляделся.

— Эх, што любовь с людями делает… — добродушно заметил Михаил, открывая дверцу автомобиля и делая приглашающий жест рукой.

— Спасибо! — церемонно произнесла Маша, поблескивая высохшими глазами и медленно возвращаясь из прекрасного далека, куда забросил ее волшебный мир гитарных звуков и пластического скольжения в сильных и уверенных руках. Гибким движением она впорхнула в салон, откинулась на сиденье и прикрыла глаза. Вслед за ней уселся Павел. Дверца захлопнулась, и машина медленно покатила по асфальту.

Впереди их ждал Париж и новый ясный день.

— Павлик, суп уже давно готов! — прозвучал на набережной Сены Машин голос.

— Машка, ты так танцуешь! Это же обалдеть можно! — медленно выплывая из сна, проговорил Павел, потягиваясь и ловя рукой мягкую теплую ручку, запустившую ласковую пятерню в его взлохмаченные волосы. — Да и я ничего себе, ого-го! — Он прижал пахнущую укропом ладошку к своей щеке.