Онлайн книга «Черный тополь»
|
– Мама, мама! – испугался сын, обхватив шею матери руками и прильнув к ее груди, как к единственной защите от всех напастей. И сразу же, словно из промоины, хлынул дождь – крупный, прямой. Дождевые горошины, падая на пыльную дорогу, взметнули вулканчики. Демка захныкал. Она опять остановилась, вытащила из узла суконную шаль, укутала сына и пошла дальше. И странно, в то время, когда она смотрела на тучу издали, она боялась ее. Но как только над головою прогремел удар грома, она успокоилась. Лицо ее стало серьезным, готовым встретить любую напасть. Дождь лил и лил, а она все шла и шла. Когда на танкетки налипло много грязи, она сняла их и пошла босая, печатая маленькими ступнями размякший чернозем. Мокрое штапельное платье, обтянув ее тело, холодило плечи и спину. На мостике через Татарский ключ Анисья споткнулась и чуть не уронила сына, завязив ногу между досками. Поднявшись на пригорок к развесистым кустам черемухи, она укрылась здесь под листвой, поеживаясь от капели с веток. Кто-то ехал верхом, сутулясь в седле и насунув на голову капюшон дождевика. Высокий, нескладный седок. Прямые плечи его топорщились, как у ястреба крылья. Он бы проехал мимо, если бы не заметил женщину с ребенком под черемухой. «Папа, папа!» – узнала Анисья, не в силах вымолвить слово. – Эге! Гостья? – спросил Мамонт Петрович, остановившись на середине дороги. Чалый породистый конь махал головою, бряцая железными кольцами уздечки. – Издалека? – И, наклонив голову к плечу, Мамонт Петрович пристально поглядел на Анисью. Он ее не узнал сразу. Вернее – не думал встретить вот так, на дороге, да еще с ребенком. Сверкнула молния, точно лезвие кривой шашки. Резко и коротко лопнул снаряд – грозовой удар. Чалый конь, натянув повод, попятился к мостику. – Плутон, Плутон, стоять! – приказал Мамонт Петрович и спешился. И еще один миг – миг молчаливой встречи. Мамонт Петрович наконец-то признал Анисью. Выпрямился, застыл на месте. – Э? – проговорил он, удивленно помигивая. – Папа!.. – Господи помилуй, Анисья! Пропавшая грамота! Драматургия! – бормотал отец, размашисто шагнув навстречу дочери. Та кинулась к нему. Он ее облапил своими длинными руками, целовал в мокрые щеки, в лоб, приговаривая: – Одна-разъединственная моя радость! Солнце мое, Вселенная моя! – И заплакал, по-мужски сопя в нос. – Папа, папа! Ну что ты! Папа, папа! – Как же я тебя ждал, Господи помилуй! Одна ты у меня радость, одна моя звезда. И вечерняя, и утренняя… Вот она какая, драматургия жизни! Анисья смотрела на отца сквозь слезы. Губы ее тряслись. Только сейчас Мамонт Петрович обратил внимание на сына Анисьи. – Э? – сказал он, вздернув бровь. – Мой сын, папа. – Э? Твой сын? Секунда молчания. – А другая половина чья? Природа завсегда из двух половинок – мужской и женской. Может, на прочих планетах есть люди из одной половины, про то пока ничего не известно, а наша планета двуглавая – скрозь из двух половинок. Белая лента молнии, раздвоившись вилкой у тучи, резанула зигзагом мутный свод неба. Вслед за молнией, глухо ворчнув, ударил гром с раскатом, словно по небу протарахтели по булыжнику железные бочки. Дождь полил как из ведра, пригибая ветви черемух и прибивая траву обочь дороги. Татарский ключ вздыбился пузырями. С пригорка с шумом бежал мутный поток, набирая силу. – Хоть бы письмо написала! Как же так можно, а? Ждал, ждал. И вот она – пропащая грамота. А! – Мамонт Петрович помрачнел. И вдруг, вспомнив не менее важное, сообщил: – Неделю назад мое заявление разбирали в райкоме. Теперь я чистенький, как новый рубль. В партии восстановили с моим стажем – с тысяча девятьсот девятнадцатого года ноября месяца. Из-за поворота дороги выехала пароконная телега с железными бочками. Напахнуло керосином. – Посторонись, Мамонт Петрович! – крикнул человек с телеги. Анисья узнала Санюху Вавилова. – Давай, давай, Санюха. Поторапливайся. Там тебя ждут с горючим. – И, взглянув на Анисью, сообщил: – Теперь у нас в колхозе все работают. В прошлом году трудодень вытянул на три рубля семнадцать копеек и хлебом кило восемьсот. Смыслишь? Пара разномастных лошадей, чавкая грязью, фыркая, прошла так близко возле черемух, что Анисья попятилась в глубь кустов. Санюха поглядел на нее. – Кажись, Анисья Мамонтовна? – Она самая, – подтвердил Мамонт Петрович. – Ишь ты! Ну, здравствуй, Анисья Мамонтовна. С приездом тебя. Заходи в гости. – Спасибо. – Отец-то сокрушался, а ты вот она – заявилась. И проехал мимо за мостик, протарахтев по плахам. Мамонт Петрович смотрел на дочь и все еще не верил глазам своим. Его дочь, Анисья Мамонтовна, вот она! – А ты ничуть не переменилась. – Что ты, папа. Мне кажется, я такая старуха. – Ишь ты! Побольше бы таких старух. Ну да я тебя великолепно понимаю. Это завсегда так бывает, когда человек выходит на свет жизни из драматургических переживаний. Я вот вспомнил, как я сам возвернулся в сорок седьмом с Колымы. Шел, и ноги не несли. А тут еще с Дуней такая история! Впрочем, с ней завсегда происходили истории. – И, секунду помолчав, двигая рыжими бровями, признался: – Сколько лет прожил с ней, а с душой ее так и не сблизился. Двойную жизнь вела с самого начала. – Не надо, папа! – То есть! – И, недоумевая, покосился на дочь. – Умолчание в таком вопросе, Анисья, никак немыслимо. Оно, понятное дело, мать и все такое протчее. Ну, а кто виноват, скажи, если покойница мою и твою жизнь грязью закидала? Мало я поимел от нее переживаний? Тебе это неизвестно, как я ее отбелил? И в тридцатом отвел от нее беду. Ее бы надо на ссылку отправить как по ее происхождению, так и по ее душе, а я ее заслонил своим авторитетом. Душой покривил перед партией! Вот какая вышла драматургия! А что получил? Полное непонимание! Она жила сама по себе, я сам по себе. Да еще тебя к себе притянула. Две жизни под удар подвела. Легко ли? И в тридцать седьмом самолично сделала показание на меня – наскрозь лживое. Можно ли такое прощать, и даже мертвым? Анисья потупила голову, сдерживая слезы. – Мне так тяжело, папа! Если бы ты знал!.. – Не принимай тяжесть на себя! Не принимай! – запротестовал отец. – Я к тому говорю, что, значит, итог жизни подбить надо. Чтоб в дальнейшем началась светлая жизнь. Такое настало время теперь. Ты вот придешь в Белую Елань, а на душе у тебя муть. Встряхнись! Ты должна быть светлая, как вот этот Татарский ключ. Потому – сына имеешь. Ему жить. Смыслишь? И как бы в ответ на слова Мамонта Петровича сын Анисьи потянулся рукою к длинной гриве чалого Плутона. – Мама, мама! Дай-ка, дай-ка… |