Онлайн книга «Право рода»
|
Если есть двор, то нужны и цепные кобели… ха-ха. Во всех смыслах этого слова! Семейство Даверт Лизетта никогда не заметила бы слежку. Но помог случай. Она зашла в лавку по дороге из Храма, потом в другую… Как женщины ходят по лавкам? О, это целое искусство. Мужчина может прийти, купить нужную вещь и выйти вон. Женщина никогда не совершит такого преступления пред благородным искусством торговли. Можете быть уверены: если настоящая женщина вошла в лавку со шляпками, к примеру, она обязательно осмотрит все образцы. Потрогает, попросит примерить, растреплет прическу, долго будет укладывать волосы, потом выберет три или четыре самые понравившиеся шляпки, а лучше восемь-десять, долго будет думать, советоваться с окружающими, потом останутся только две, одну она купит, со второй расстанется с болью в сердце, уйдет из лавки… и спустя десять минут возникнет на пороге с выражением «сгорел сарай, гори и хата», и потребует вторую шляпку. Они же обе ей к лицу! Собственно, это и произошло в шляпной лавке. Одну шляпку Лизетта выбрала, потом зашла к торговцу тканями, увидела там потрясающий бархат цвета голубиного крыла, вернулась за второй шляпкой, потом подумала, купила и для Алаис, вернулась к торговцу тканями на соседней улице… Стэн следовал за ней, то начиная клянчить милостыню, то замолкая и прячась. Неудивительно, что Лизетта его заметила. Правда, не узнала. Разница между благородным, хотя и слегка потрепанным рыцарем в доспехах и нищим бродягой в жутком тряпье была слишком значительна. Так что женщина сунула приказчику серебряную монету и удрала через заднюю дверь в лавке торговца пряностями. Стэн прождал перед лавкой примерно полчаса, потом вышел хозяин, швырнул в «побирушку» огрызком яблока и посоветовал проваливать, покуда цел. Дама ушла, а если бродяга еще раз появится на их улице, так торговец и разбираться не станет. Обломает об него метлу, а потом не пожалеет жгучего перца, который насыплет негодяю в такое место, что тот навсегда о женщинах забудет. Стэн выругался и похромал назад к Храму. * * * – Следили? – Какой-то жуткий нищий, от Храма… кажется. История, рассказанная Лизеттой, взволновала и Луиса, и Алаис. Что это – происки Эттана? Или кого-то еще? – Схожу посмотрю, что там за попрошайка, – решил Луис. Алаис едва успела поймать его за рукав. – И он тут же удерет? Ты что, тут надо тоньше действовать! Массимо согласно кивнул: – Я схожу помолюсь. Вас-то, монтьер, в Тавальене каждая собака знает, а я проскользну. – А еще поговорим с Даланом. Пусть тоже сходит, покажет ребятне, за кем еще проследить. – Мне идти не надо? – Лизетта перевела дух. Все же ей было страшно, очень страшно. Она отлично понимала, чем рискует при неудаче вся их компания, и втихаря осуждала Алаис за решение взять с собой ребенка. Случись что – ведь и младенца не помилуют! А Алаис казалась абсолютно невозмутимой. Она распевала песни, возилась с ребенком, болтала с Даланом, шутила с Луисом и Массимо и прекрасно себя чувствовала. Одно слово – аристократия. – Нет. – Алаис погладила женщину по руке. – Сиди дома, успокаивайся. А то любезнейший свекор пожалует, а ты как веником прибитая. Манера подшучивать над Преотцом вообще ставила в тупик всех, включая и самого Эттана. Начиная с первого вечера, когда Алаис подала ему вино – по всем правилам восточного этикета, с глубоким поклоном, опускаясь на одно колено, но при этом не опустив глаза, а нахально улыбаясь, – до фривольного обращения «о Великий и Величайший среди смертных». Как-то так у нее получалось, и уважительно, и не обидно, и сам Эттан не мог сдержать улыбку, глядя в озорные глаза «невестки». А ларчик просто открывался. Еще во времена оны, будучи юристом в администрации, Татьяна усвоила этот тон обращения. Без подобострастия – самой противно, да и ценить не будут. Без излишней резкости – по ушам получишь. Без ехидства и иронии, которые почему-то не в состоянии оценить начальники, но с легкой ноткой юмора, как бы говоря: да, вы умнее и сильнее, я вся у ваших ног… разрешите подмести заодно? А то ниц во прахе лежать неудобно? С Эттаном Давертом такой стиль тоже срабатывал. Без нарочитого восхищения, без желания что-либо получить, скорее, наоборот – Алаис бы век его не видела, но Пре-отец зачастил. То проводил вечера и ночи в своем дворце, а то стал заявляться под вечер. Корми его ужином, показывай, как растет малыш, играй на гароле… и все время чувствуй себя канатоходцем. Упадешь – пропадешь. Алаис от всей души желала Преотцу острого поноса, из-за которого он неделю от горшка (читай – от дома) не отклеится, но до подсыпания какой-нибудь пакости в его бокал еще не дошла. Все же польза… От кого еще можно узнать, где содержится магистр Шеллен? Только от Эттана, который приходит и жалуется на неуступчивого мерзавца. Его и так уж, и этак… и все напрасно! Палачи жалуются, что пытки… не то что не действуют, а как-то все слабее и слабее, словно человек впадает в какое-то оцепенение. И боятся переусердствовать. Казнить, что ли, негодяя, пока он самостоятельно не подох? Где содержится? В Ламертине. Так прозвали местную тюрьму рядом с дворцом Преотца. Каменный мешок. Высокая башня, в которой почти нет окон, нет света, нет надежды… Камни, цепи, охапка соломы, пыточные на нижнем этаже… Летом – камни раскалены от солнца, зимой на стенах наледь, весной и осенью сырость. Если оттуда выходят не на плаху, то долго не живут. Даже крысы в Ламертине не водятся… Как туда проникнуть? Никак. Вход один – это тяжеленные ворота. А надо еще пройти по коридорам, найти магистра, освободить от цепей, довести до ворот, вытащить, как-то переправить на побережье… С каждым днем Алаис все больше понимала, что это нереально. Идею подал Луис: – Если Шеллена поведут на допрос к Преотцу? – От Ламертины до дворца – два шага по площади. – Нам этого хватит. Алаис подумала пару минут. Ну да, сотовых телефонов здесь нет, телефонов тоже, если приказ принесет Луис, ему поверят и выдадут заключенного. А если запросят подтверждение? Пошлют гонца? – Надо узнать подробнее, что и как. Луис фыркнул: – Тут тебе и карты в руки. Узнавай. Он вполне свободно общался с Алаис. Какая там стеснительность, если они спят в одной кровати, малым не целуются на людях и всячески изображают любовь. Глаза Алаис вспыхнули огоньками. |