Книга Черное дерево, страница 74 – Альберто Васкес-Фигероа

– Полагаю, что да.

Сулейман повернулся к ливийцу и приказал:

– Займись людьми. Купи еду, напои всех. Скоро вернусь.

Вышел из дома в сопровождении своего двоюродного брата. Они быстро прошли через город, пересекли центральную площадь и вошли в «европейскую часть», почему так назывался этот район никто толком не знал. Быстро отыскали нужную улицу и подошли к автомобильной мастерской за грязно–желтым фасадом и вывеской, где арабской вязью было написано: «Адонис Папапоулос–Ремонт».

Адонис Папапоулос был, наверное, самый грязный человек в мире. Внешне он совершенно не выделялся на фоне своих многочисленных чернокожих помощников. Все открытые части его тела покрывал такой густой слой моторного масла и сажи, что трудно было предположить, что сам он никакой не негр. Волосы его склеились в некую жирную массу, и сальные пряди свисали на лоб и прикрывали глаза– маленькие, вечно бегающие, как у испуганной крысы, что всегда готова либо кинуться наутек, либо вцепиться в горло. И воняло от него ужасно – смесью прогорклого пота и керосина, к тому же, он постоянно чихал, утирая сочащуюся из носа жидкость тыльной стороной ладони.

Когда услышал, как Йелуба позвал его, вытащил голову из мотора, и с беспокойным выражение посмотрел на него:

– Что нужно? – раздраженно спросил он.

– Здесь мой двоюродный брат и ему срочно нужен специальный транспорт.

«Грек» внимательно осмотрел Сулеймана с головы до ног и отрицательно закачал головой.

– Эта услуга стоит дорого, а физиономия у тебя, как у нищего.

– У меня физиономия того, кто пересек пустыню… Сколько будет стоить до Порт–Судана?

По уверенному тону «Грек» догадался, что за человек стоит перед ним и спросил:

– Сколько их будет?

– Двадцать…

– По сто суданских фунтов за каждого… Итого две тысячи, – но прежде, чем Сулейман попытался возразить, поднял руку и добавил. –Беру в долларах и деньги вперед… В долларах это будет… –начал мысленно прикидывать.

– Это будет шесть тысяч, – опередил его Сулейман.

– Точно… Столько и будет. У тебя есть эти деньги?

– Плачу половину сразу и вторую половину в Порт–Судане.

Адонис Папапоулос еще раз внимательно взглянул на Сулеймана Р.Ораба словно хотел убедиться в его намерениях и в том, что тот говорил серьезно. Задумчиво пошевелил губами, косясь глазами то на своих собеседников, то на небо, то окидывая взглядом улицу, затем коротко кивнул и протянул руку.

– Пятьсот сейчас. Задаток.

Суданец молча пошарил в своих широких карманах, извлек на свет потертый бумажник и отсчитал пять купюр по сто, но деньги не отдал, а продолжал держать в руке.

– Когда? – поинтересовался он.

– Нужно кое–что подремонтировать, – «Грек» подумал и добавил. – Послезавтра…

– Это опасно?

– Опасно? – раздраженно прошипел он. – Думаешь, я стал бы рисковать, если бы это было опасно?

Спустя пару дней Сулейман Р.Ораб горько пожалел, что не прислушался к благоразумному совету своего кузена. В начале взлетно–посадочной полосы стоял старенький «Юнкер» и так грохотал своими двигателями, что от этого рева мог проснуться весь город. Следует отметить, что «Юнкер» этот уже считался старым во время Второй мировой войны и был списан за ненадобностью.

Корпус его, некогда покрытый серой краской, теперь стал походить на лоскутный коврик, где заплаты лепились одна на другую и в качестве материала использовались старые консервные банки из–под масла, куски расправленных бидонов, оцинкованное железо с крыш и даже пара автомобильных номеров.

Пленников подняли на борт этого аппарата, самолетом это как–то язык не поворачивался назвать, еще ночью, чтобы случайных свидетелей не оказалось, и в течение часа им пришлось терпеть оглушительный рев двигателей, тем более, что ни в одном из иллюминаторов не осталось целого стекла.

Многие из этих людей никогда в своей жизни, даже издалека, не видели самолет, тем более такой, и сейчас, сжавшись в комок от ужаса, плакали. Цепи их прикрепили к тому, что раньше служило креплением для кресел, от коих осталось лишь одно, в кабине, остальные были выброшены за ненадобностью, чтобы освободить больше места для разного груза: будь то скот контрабандой, зерно или человеческий товар.

Адонис Папапоулос, развалившись в единственном кресле пилота, попивал теплое, не лучше ослиной мочи, пиво. Новые бутылки он бережно доставал из ящика, стоящего под ногами, а использованные вышвыривал в окно, совершенно не беспокоясь о том, что бутылка может удариться о бешено вращающийся пропеллер левого мотора.

Сулейман пробрался из «хвоста» самолета к раздолбанной кабине, ступая по рукам и ногам сбившихся в кучу перепуганных и стонущих пленников. Добравшись до «Грека», хлопнул его ладонью по плечу, чтобы привлечь внимание и закричал, иначе сквозь рев двигателя слов было не разобрать:

– Что такое? Почему не взлетаем?

– Нужно дождаться утра и, к тому же, двигатели еще холодные.

– Мы разбудим весь город. Нам не нужно лишнего внимания.

– О! Не беспокойся… – проорал в ответ «Грек». – Они привыкли. Пивка? – и поднял руку с бутылкой пива, но вспомнив, что перед ним стоит магометанин, кому религия запрещает употреблять алкоголь, принялся сам пить. – Так оно и лучше будет…

Сулейман, оценив количество пивных бутылок, серьезно забеспокоился:

– Не собираешься ли ты лететь пьяным?

«Грек» с самым серьезным видом осмотрел его с головы до ног и ответил:

– А как ты себе представляешь управлять этой кучей металлолома в трезвом виде, а? Нужно быть сумасшедшим или совершенно пьяным, чтобы лететь на этом «Юнкере» из тридцатых годов…

– Но ты же сказал, что это не опасно! – раздраженно заорал Сулейман.

– Кто? Я? – «Грек» пожал плечами. – Конечно, не опасно, я же буду пьяный… Пьяному–то и море по колени…

Швырнул пустую бутылку в темноту и потянулся за новой.

Словно сардины на раскаленной сковороде.

Именно так чувствовали они себя на дне «Секии» под неумолимыми солнечными лучами. А температура все поднималась и поднималась, камни под ногами начали как–то странно вибрировать, как это происходит в раскаленной печи, воздух переливался и растекался вокруг, подобно жидкости, и стоило отойти друг от друга шагов на десять, как силуэт делался расплывчатым, будто человек напротив был слеплен из желатина и его все время трясло.

Пятьдесят градусов по Цельсию… Может быть все пятьдесят два… И не намека на тень, ни малейшего дуновения ветерка. Горло пересохло и болело, легкие обжигало, слизь в носу высохла, потрескалась, сделалась ломкой и мешала дышать.

Под ногами раскаленные камни с острыми краями и вокруг ни одного живого существа: ни ящерицы, ни муравья, ни даже вездесущего скорпиона.