Книга Люси Салливан выходит замуж, страница 30 – Мэриан Кайз

— Дама хочет две рюмки вот этого, — сказал он, помахивая пустой рюмкой. — Ну то есть она не хочет две рюмки для себя одной… а может, и хочет. А, Люси?

— Значит, повторить, сэр? — спросил Григорий Или кто-то другой, не помню. Я меланхолично улыбнулась ему, и он улыбнулся мне в ответ столь же меланхолично.

— Ага, повторить, — кивнул Дэниел. — Две того же. Нет, четыре. И… ах да, — крикнул он вслед Григорию. — Пусть они будут голубыми. Так на чем мы остановились? — обратился он ко мне, славно улыбаясь.

Я была так рада, что согласилась пойти с ним сюда! Он мне так нравился!

— Кажется, мы говорили об экзистенциональном страдании, да? — припомнил Дэниел.

— Именно, — сказала я. — А мне пойдет прическа как у той девушки?

— У какой? — спросил он, оглядывая зал. — А, красиво. Только тебе бы пошло еще больше, чем ей.

Я хихикнула, счастливая.

— К чему это все, Люси?

— Что все?

— Ну все это, жизнь, смерть, волосы?

— Откуда я знаю, Дэн? Поэтому-то я такая несчастная все время.

— Но ведь это здорово, правда?

— Что здорово?

— Быть несчастной.

— Да, — хихикала я не переставая. Я не могла остановиться. Он был прав. Мы оба были несчастны, но в нашем горе мы доходили почти до экстаза.

— Расскажи мне, что там случилось с твоей свадьбой.

— Нет.

— Пожалуйста.

— Нет.

— Ты не хочешь об этом говорить?

— Нет.

— Вот всегда ты так.

— Как?

— Ты ни о чем не хочешь говорить.

— А что я могу поделать? Не хочу, и все тут.

— Конни, наверное, пришла в ярость?

— Ага. Она решила, что я забеременела.

— Бедная Конни.

— Бедная, как бы не так!

— Ты несправедлива к ней.

— Ничего подобного.

— Она добрая женщина, и ей хочется, чтобы у тебя в жизни все сложилось наилучшим образом.

— Тебе легко говорить. С тобой она не ругается.

— Я очень хорошо к ней отношусь.

— А я нет.

— Как ты можешь так говорить о своей матери?

— А мне все равно.

— Иногда ты бываешь такой упрямой, Люси!

— Дэниел, — засмеялась я. — Прекращай, ради бога! А то я начну думать, что моя мать заплатила тебе, чтобы ты хорошо отзывался о ней в моем присутствии.

— Да нет же, она мне действительно нравится.

— Раз так, то ты можешь съездить со мной в четверг к моим родителям!

— С удовольствием.

— Что значит «с удовольствием»?

— Это значит «с удовольствием».

— Так ты не против?

— Абсолютно не против.

— О. А я против.

Небольшая пауза.

— Давай не будем говорить о ней, а? — попросила я. — От этого у меня сразу портится настроение.

— Но мы и так уже были несчастными.

— Я знаю, но это было несчастье другого рода. Приятное несчастье. Оно мне нравилось.

— Хорошо. Тогда давай поговорим о том, что в конце концов мы все умрем и что все наши разговоры и чувства не имеют никакого значения?

— О да, пожалуйста! Спасибо, Дэн, ты просто ангел.

— Но сначала, — провозгласил Дэниел, — мы выпьем. Какой цвет мы еще не пробовали?

— Зеленый.

— Киви?

— Отлично!

Прибыли очередные две рюмки. Я знаю, что мы много ели, но у меня не осталось ни малейшего воспоминания о том, что именно. Но, кажется, было вкусно. Дэниел впоследствии утверждал, что я все время повторяла: «Объедение». И мы чудесно поговорили. О чем — я тоже плохо помню. Что-то насчет бессмысленности всего и о том, что все мы обречены. Помню только, что тогда наш разговор казался мне очень умным. И от этого я была в мире с собой, с Дэниелом и со всей вселенной. Помню, как Дэниел горячо стучал по столу кулаком и кричал: «Я полностью с тобой согласен!» Он ловил за руку проходящих официантов и говорил им: «Послушайте, что говорит эта женщина! Она говорит истину».

В общем, вечер прошел замечательно. Вероятно, я до сих пор сидела бы там, выкрикивая все новые и новые цвета («Сиреневая! Есть у вас сиреневая водка?»), если бы Дэниел не заметил в какой-то момент, что из всех посетителей остались мы одни, а невысокие коренастые официанты выстроились за стойкой бара и не сводили с нас глаз.

— Люси, — шепнул он, — кажется, пора закругляться.

— Нет! Мне здесь нравится!

— Правда, Люси, Григорию и остальным надо идти домой.

Тут мне стало стыдно.

— Конечно. Конечно, им надо домой. Ведь до Москвы ехать не один час на ночном автобусе. А завтра им, бедняжкам, с самого утра снова на работу!

Дэниел крикнул, чтобы принесли счет, — почтительность, которой отличалось наше поведение в начале вечера, давно сменилась фамильярностью.

Счет появился очень быстро, и Дэниел взглянул на него.

— Что там, национальный долг Боливии? — спросила я.

— Скорее, Бразилии, — ответил он. — Но это не важно.

— Точно, — согласилась я. — И вообще, ты богат.

— Вообще-то не очень. Все это весьма относительно. Оттого, что ты получаешь жалкие копейки, ты считаешь богачом любого, кто получает хоть немного больше.

— А-а.

— А на самом деле чем больше ты зарабатываешь, тем больше ты должен.

— Дэн, как здорово ты сказал! В этом кроется глубокая экономическая правда — посреди жизни мы в долгу.

— Нет, Люси, — Дэниел охрип от возбуждения. — Это ты здорово сказала! Это так верно: посреди жизни мы действительно в долгу! Ты должна записать эти слова. И вообще, нам надо записать все, что мы сегодня говорили.

От нашей с Дэниелом мудрости у меня закружилась голова. Я объявила ему, что считаю его мудрым и хорошим человеком.

— Спасибо тебе, Дэниел, — сказала я. — Я прекрасно провела время.

— Я рад.

— Все было чудесно. И теперь мне многое стало ясно.

— Что, например?

— Ну, я поняла, почему я до сих пор нигде не чувствовала себя «на своем месте», а здесь мне было легко и приятно. Это потому, что в душе я русская.

— А может, потому, что ты напилась?

— Не говори глупостей. Я напивалась и раньше, но никогда мне не было так хорошо. Как ты думаешь, я смогу найти работу в России?