Книга Осень в Сокольниках, страница 44 – Эдуард Хруцкий

Значит, не было этого ничего. Значит, просто он нужен оказался этим людям. Они использовали его, а не он их. Использовали его ум, знания, умение выстроить любую, даже самую сложную, комбинацию. Ну что же, может, это к лучшему. Конец империи. Король умер — да здравствует король.

Ничего, он еще может кое-что сделать. «Нет, Семен, мы с тобой не встретимся на пересылках и в колониях. Мы, бог даст, больше вообще не встретимся». Долгушин закурил, подошел к столу, поднял телефонную трубку. Постоял, положил ее и вышел в прихожую, там минут десять у зеркала он придавал своему лицу соответствующее выражение.

Вот теперь он спокоен. Абсолютно спокоен.

Он подошел к телефону и набрал номер Забродина.

— Владимир Федорович, дорогой, простите великодушно, что отрываю от работы, но хотел бы воспользоваться вашим разрешением и получить пятиминутную аудиенцию… Спасибо… Спасибо. Через сорок минут я у вас. До встречи.

Он оделся, как всегда, тщательно. Выходя в прихожую, увидел валяющийся халат. Брезгливо поднял его двумя пальцами и, выходя, заткнул в мусоропровод.

Забродин жил в старом доме на улице Чехова, рядом с Театром Ленинского комсомола. Квартира его отличалась от остальных, виденных Долгушиным, размерами и нелепостью планировки. Непонятно, кому могло взбрести в голову построить такое количество переходов и коридорчиков. Долгушин был здесь первый раз, но он прекрасно знал эту квартиру. Она была изучена им по рассказам общих знакомых и по фотографиям людей, снимавших хоть небольшую, но интересную коллекцию Забродина. И, проходя по ней, думал о том, что повезло члену-корреспонденту, так как его квартира должна быть следующей.

Они вошли в большой кабинет, обставленный тяжелой старинной мебелью. Письменный стол, величиной своей напоминающий саркофаг, кожаные кресла и такой же диван. Стены закрыли тяжелые шкафы, полные книг. На одной из стен висело восемь миниатюр. Долгушин подошел, посмотрел, вздохнул тяжело.

— Какая прелесть. Когда я разбогатею, обязательно куплю хоть парочку, повешу и буду смотреть. Мне кажется, что именно эти прекрасные лица могут исправить любое настроение.

— Вы правы, Юрий Петрович. — Забродин надел очки, подошел к Долгушину. — Я смотрю на это женское лицо, вот, справа, неотрывно. Вглядитесь, насколько оно одухотворено, как будто его внутренний жар заставляет светиться ее глаза. Жар души, жажда великого сильного чувства. Прошу.

На столике в углу был сервирован кофе.

— Я знаю, что вы, Юрий Петрович, знаток и любитель. А я себе позволю рюмочку ликера.

— Не знал, что вы его любите. Если бы я поехал в Париж, привез бы вам «Куантро».

— Что значит «если»?

— Вот поэтому я и побеспокоил вас, Владимир Федорович. Не могли бы вы уточнить, как моя поездка?

— А что вас волнует?

— Многое, от этого зависит, буду я браться за работу о Наполеоновской эпохе или займусь чем-то другим.

— Я сейчас позвоню.

Забродин подошел к столу, поднял телефонную трубку:

— Борис Евсеевич, добрый день, Забродин. Да какие у нас дела? Так, по мелочи. Я вас побеспокоил по поводу командировки в Париж искусствоведа Долгушина Юрия Петровича. Да. Да. Понятно. Все оформлено. Спасибо. И когда это может состояться? Дней через десять — двенадцать. Хорошо, я передам ему. Спасибо большое.

Впервые Долгушин потерял самообладание. Он так сжал руки в кулаки, что ногти больно впились в ладони. Его начала бить мелкая, противная дрожь. Забродин положил трубку, повернулся к Долгушину:

— Эко, батенька, вас скрутило. Нельзя, нельзя так нервничать. Не впервой ведь за рубеж отправляетесь.

Долгушин глубоко вздохнул, приходя в себя. Весь ужас сегодняшнего дня, смерть Алимова, «крушение империи» показались ему копеечными, мелкими по сравнению с тем, что будет через десять дней.

— Спасибо, Владимир Федорович. Не знаю, как благодарить вас.

— Да вы пейте кофе-то. Пейте.

Уже у дверей, провожая Долгушина, Забродин сказал:

— Да, кстати, памятуя нашу банную беседу, хочу вас кое— чем порадовать.

— Весь внимание, — внутренне напрягся Долгушин.

— Скоро вы сможете написать о кошмарной драме в сухотинском особняке. Милиция нашла часть пропавших вещей.

— Как? — искренне удивился Долгушин.

— Узорную плитку и каминную облицовку работы Жюля Пино.

— Я-то думал, что там взяли только Лимарева.

— А разве я вам не говорил?

— Нет.

— Склероз.

Это была третья оглушительная новость за сегодняшний день. Садясь в машину, Юрий Петрович понял, что с него хватит и пора навести порядок. Какая плитка? Какой камин? Он же велел взять только медальоны. Ну, Алимов и Семен понятно, Сережка тоже, но ведь там была Наташа. Неужели она за его спиной…

Из автомата у «Интуриста» он позвонил.

— Кольцову, пожалуйста.

Трубку положили на стол, и он слышал крики: «Наташа! Наташа! Приятный мужской голос».

— Да. — Голос у Наташи был торопливый и запыхавшийся.

— Немедленно выходи, я жду.

— Но у меня группа.

— Это твои подробности, я сказал немедленно.

Она выбежала через десять минут. Такая же, как всегда, прекрасная. Даже тени беспокойства не было на ее лице.

— Ты чего, Юра?

Долгушин с силой распахнул дверь, чуть не ударив женщину.

— Садись. Поедем.

— Куда, Юра? Работа…

— Я тебе что сказал? — Голос его был хриплым и злым.

Наташа посмотрела на него, увидела поджатые губы, выцветшие от злобы глаза, молча села в машину. До самого дома Долгушина они ехали не проронив ни слова, вошли в подъезд, поднялись на лифте. В квартире, едва закрыв дверь, Долгушин ударил Наташу. Коротко, без размаха — в печень. Она ахнула и отлетела к стене, сползая, схватилась за плащ, висевший на вешалке, потащила его за собой. Долгушин вошел в ванную, налил стакан воды. Вернулся и выплеснул его в лицо Наташе. Она застонала и, открыв глаза, поползла по полу к двери.

— Ну, счастье мое, расскажи мне про плитку и камин.

— Юра. Юрочка. Не бей. Мы взяли камин. С Борисом.

Долгушин рывком поднял ее и хлестнул по лицу тыльной стороной ладони. Голова Наташи беспомощно закинулась.

— Дура. Нажить копейку захотела, чтобы потерять миллион. На ваш след чуть не вышел угрозыск.

Наташа молчала, глядя на него с ужасом.

— Поняла ты? Если бы я ради тебя не убрал Алимова и Семена, ты давно бы спала на нарах.

— Как убрал? — прошептала Наташа.

— Как надо.

— Я боюсь! — закричала она. — Я боюсь! Отпусти меня!