Книга Сестрички не промах, страница 44 – Татьяна Полякова

— Он что, ненормальный, — удивилась я, — или не слышит? Я же сказала.

— Она сказала, — кивнула Мышильда, подтверждая, что так оно и было. Максим ухватил Сашку за плечо и попробовал его встряхнуть.

— Ты кому веришь? Эта чокнутая тебе заливает, а…

— Я никогда не вру, — с достоинством ответила я.

— Она никогда не врет, — вздохнул Сашка.

— Что, всерьез баксы сожгла? — вытаращил глаза Максим.

— А много ли их было? — нахмурилась я. Тут Колька опять очнулся и сказал:

— Она зябкая.

— Мама моя… — развел руками Макс и на Сашку накинулся:

— Ты, придурок, долго будешь глазеть на ее… — В этом месте он притормозил, может, оттого, что глаза открыл пошире и увидел то, о чем хотел сказать. Я имею в виду, по-настоящему увидел. Нахмурился еще больше, пошел пятнами, и по всему выходило, что очень злится. — Последний раз спрашиваю, где деньги? — рявкнул он. Тут и Сашка разозлился.

— Ты чего орешь? Разорался… командир… Много вас, командиров. Тебе сто раз сказали: сожгла она деньги. И тебя это не касается. Деньги мои. Сожгла и сожгла. Ей холодно было…

В этом месте влез Колька и всех добил:

— Было холодно, и она жгла баксы, чтоб согреться… Это я вам скажу… по-королевски.

— Белая горячка, — раздвинув рот до ушей, возвестил Максим.

Пока все были так заняты, Мышильда посредством кивков и тайных знаков смогла сообразить, какого черта я тут сидела, а так как еще по дороге сюда углядела в джипе канистру с бензином, то смогла плеснуть в «Фольксваген» малую толику горючего, что и позволило нам через несколько минут отправиться домой. Мы с Сашкой и Мышильдой добирались на моей машине, а Коля, впавший в транс, и Макс — на джипе. Причем последний, выбрав момент, прошептал мне перед отправкой:

— Ни единому твоему слову я не верю…

— Это потому, что возле моего бюста не ты, а Сашка отдыхает… — в ответ прошипела я. Макс выпучил глаза, потом моргнул и в заключение показал мне кулак, что было совершенно не по-джентльменски и выглядело даже глупо.

Через десять минут мы тормозили у крыльца нашего дома. Я вышла, и Сашка тоже, потом я немного потомилась и сказала со вздохом:

— Может, я далеко зашла… Может, не стоило так… очень мне обидно было.

— Да брось ты, — вздохнул возлюбленный. — Если еще чего решишь запалить, только скажи…

Я поцеловала его и стыдливо скрылась за дверью. Мышильда, приговаривая: «Ох, молодость, молодость…», вошла следом.

В кухне за столом сидели Евгений Борисович и Михаил Степанович. Они выглядели какими-то пришибленными. Иннокентий Павлович тоже был здесь, но не сидел, а бегал вокруг стола, забыв про свою коленную чашечку.

— Елизавета, — грозно вопросил он, когда я вошла и вежливо поздоровалась со всеми, — что происходит? Где ты была и что за странные отношения у тебя с этим типом из соседнего дома?

— С Сашкой? — уточнила я.

— Понятия не имею, как его зовут.

— Хорошо, я вас познакомлю. — Спорить мне в то утро не хотелось, и я проявила добрую волю.

— Не понимаю, зачем нам знакомиться.

— А Елизавета Петровна за соседа замуж собираются, — ядовито сообщила сестрица. Иннокентия Павловича она всегда недолюбливала, а за ночь, конечно, устала, опять же «перживания» и все такое, в общем, надо было сказать кому-то гадость, чтоб восстановить дыхание, вот она и сказала. Иннокентий Павлович побледнел, потом позеленел, потом схватился за сердце.

— Не понимаю… я не понимаю… В тот момент, когда я лежу, буквально прикованный к постели, ты заводишь роман с каким-то типом…

Михаил Степанович, от которого я уже выходила замуж, вдруг обрадовался и ехидно изрек, обращаясь к Иннокентию:

— Не все коту масленица…

А Евгений моргнул и спросил:

— Будем свадьбу играть?

После чего Иннокентий Павлович медленно осел на диван, все еще держась за сердце, и, резко сменив тему, заговорил о самоубийстве.

— Да бросьте вы, Иннокентий Павлович, где двое, там и трое, привыкнете, — пристыдила Мышильда, но убедить его не смогла. Кончилось тем, что он решил немедленно уехать и с этой целью даже выскочил из дома, потом забежал вновь, а я, понаблюдав за ним, с радостью убедилась, что с опорно-двигательным аппаратом у него нет никаких проблем.

Иннокентий Павлович, еще немного покричав и побегав, побрел в дом напротив, к бывшей своей хозяйке, которой, кстати сказать, давал задаток, а мы с Мышильдой отправились спать. Убедившись, что нас никто не слышит, сестрица спросила:

— Лизка, неужто вправду баксы сожгла?

— Сожгла, — кивнула я. — Три сотни.

Мышильда охнула:

— Креста на тебе нет.

— Давай спать, ночью пойдем на дело, а то у меня от недосыпу глаза пухнут.

— На какое дело? — насторожилась сестрица.

— Деньги там лежать не должны, не ровен час свистнут, точно мумию. Хорошо хоть пасмурно сегодня, купаться вряд ли кто надумает и на деньги не наткнется.

— А где они?

— В целлофановом пакете, песочком прикопаны, камнями заложены.

— Ох, и вправду бы не свистнули. Лизка, этот здоровущий хмырь, Максим, тебе не поверил и за нами следить будет.

— Много этот хмырь уследит… следопыт. Придумаем что-нибудь… Спи… — Но спать не получалось. — Вы чего как долго до меня добирались? — спросила я.

— Да мужички сразу хотели за тобой рвануть, но колесики у них прохудились. Все четыре, разом. А уж как сообразили, что с погоней ничего не выйдет, решили меня в заложники взять, ну и пришли. Они пришли, и участковый тоже заявился, Иваныч. У него от пожара в горле пересохло. Посидели, как люди. — Мышильда вздохнула и зло добавила:

— В шесть утра водку жрать… Сопьешься здесь, прости Господи.

— И чего дальше? — приподнявшись на локтях, спросила я.