Онлайн книга «Петр Иванович»
|
– Но то, что он оставил народ в грязи, нищете, невежестве, что посылал полицию в поместья и деревни, чтобы предотвратить открытие школ, – что вы на это скажете? – Я его не сужу, я только хотел попытаться объяснить… Ах, не стоит продолжать этот разговор! Они сидят до рассвета. Ребман подает гостю полотенце и мыло, чтобы тот мог пойти умыться. Затем он приглашает его вместе позавтракать. Они направляются в приват-пансион, где питается Ребман. Таких теперь по городу множество: все, у кого большая квартира и поместье в деревне, а также те, у кого есть поставщик продуктов, открывают подобные заведения. Старик говорит, что у него есть еще одно дело к молодому другу. «Сейчас он меня надует», – забеспокоился Ребман. Но камергер лишь спрашивает, не знает ли он кого-нибудь, кто покупает серебро. – Серебро? Вы имеете в виду монеты? – Нет, только произведения русских мастеров: пуншевый и чайный сервизы, письменный прибор чудесной ручной работы и прочее в том же роде. Ребман изменился в лице, как будто старик спросил, нет ли в его окружении человека, готового взорвать ЧК: – О, это трудный товар! Кто нынче такое купит? Одежда, белье, драгоценности, – еще куда ни шло, но такое… Что с этим делать? – Да, знаю. И все же жить как-то надобно. Одежда, украшения, – все уже давно… Ребман размышляет. Потом говорит: – Попробую. Но не могу ничего обещать. Моих друзей, которые, скорее всего, купили бы что-то подобное, уже нет в живых. Могу ли я посмотреть эти вещи? – Конечно. Если изволите, можно прямо сейчас. Я бы охотно оставил вам адрес, но в наши времена никакая предосторожность не кажется излишней. Уже через полчаса Ребман карабкается по узкой темной лестнице на чердак дома в переулке около Тверской. Останавливается. Оглядывается. Прислушивается. В конце концов стучит в дверь… Ни звука. Толкает: заперто. Дома в Клеттгау он бы при подобных обстоятельствах как закричал бы «хо-ле-хо-о!», весь дом бы проснулся. Но тут так нельзя, и тому есть много веских причин. Полвечности стоит он так и не слышит ничего. «Принял меня за простака? Или он агент полиции? Но тогда он бы впустил меня и показал бы свои сокровища. Нет, он не из ЧК! Ребман простоял так какое-то время и уже собирался спускаться, но тут приотворилась дверь, которой он и не заметил, над приступкой у входа на чердачную лестницу. Тихий голос спросил: – Кто там? – Это вы, Александр Сергеевич? Тут дверь открылась уже наполовину, и чья-то рука втащила Ребмана сначала на лестницу, а потом и на площадку. А там – и в каморку под самой крышей. Так вот где обитает бывший камергер императора Николая II. – Здесь темно, – говорит камергер, – но и при свете обстановка мало напоминает жилище того, кто почти всю жизнь провел во дворцах. Но здесь для меня безопаснее всего. К сожалению, не могу предложить даже стула, впрочем, как и чего-либо другого. Я ведь здесь не ночую – это было бы слишком рискованно – только храню свои вещи. Ребман спросил: – Нельзя ли снять с окон эту бумагу или что у вас там? – Ни в коем случае! Лучше подождем, пока ваши глаза привыкнут к полумраку, а потом еще и свечу зажжем. У меня есть, успел купить по дороге. Затем, когда глаза Ребмана стали как у кошки, старик распаковал свои сокровища. Они были спрятаны за запыленным хламом. О, теперь исчезла даже и тень сомнения! Это не мошенник, этот человек действительно видел лучшие времена. Ребман переводит взгляд с одного предмета на другой. А из кучи старого тряпья появляются все новые вещицы: серебряный письменный прибор с подставкой для письма, огромный, массивный, ручной ковки; хрустальные чернильницы с серебряными крышечками – настоящая баккара. Два подсвечника, тоже ручной работы, с серебряными фигурками. Чаша для пунша, украшенная еще красивее и богаче, чем все остальное; к ней – двенадцать чашек, маленькая разливная ложка, – все с массивной позолотой внутри и, вероятнее всего, не бывшее в употреблении. Чайный сервиз, также позолоченный, и настоящие бокалы баккара с позолотой. И тому подобное – целое музейное собрание! – Знаете, как определяют, настоящие ли бокалы? Вот так, – говорит камергер, берет один бокал в руку и щелкает по нему ногтем. – Вот как должно звучать, как колокольчик, – тогда настоящие. Ребман почти ошалел от увиденного: ничего подобного он еще никогда и нигде не видал, даже в семье Ермоловых в Брянске. – Да у вас тут целое состояние: только по весу более полуцентнера, не считая работы и золота. Вы не взвешивали? – Здесь два с половиной пуда, около сорока килограммов. Может быть, разница в один-два фунта, не берусь точно сказать. Я бы, конечно, не хотел продавать на вес, это ведь вещи, которые не каждый день увидишь, – все подарки Их Величеств! «Их Величеств», – сказал он так, что Ребман понял: для этого человека царь не мертв, великий и могущественный, для него он жив, на все времена. Камергер вздыхает: – В этих вещах половина моей жизни, ими мы никогда не пользовались, только любовались, для нас их место – в святом углу. И вот теперь… Я рад, что хотя бы не вынужден… «Сколько ему может быть лет, – гадает Ребман, – наверняка уже около семидесяти». И, словно читая его мысли, камергер говорит: – Как вы думаете, сколько мне лет? – Трудно сказать при таком освещении… – пытается уйти от ответа гость. – В любом случае, если бы вы попытались угадать, то сильно промахнулись бы. Я на добрый десяток лет моложе, чем мне обычно дают. Но после всего, что пришлось пережить!.. Ребман возвращает разговор в прежнее русло: – Я все равно должен знать, что вы хотите за это получить. О цене меня спросят прежде всего. Камергер вынимает записку: – Вот, я тут написал: и по отдельности, и если все вместе. Разберетесь дома. И не заставляйте меня слишком долго ждать. Затем Ребман помогает снова собрать вещи. Говорит, где его можно найти: в будние дни он вечерами бывает в «Лубянском кафе». – Там можно оставить записку на случай, если меня не застанете. С этим он уходит. Придя домой, разумеется, заглядывает в список и не верит своим глазам: «Он готов отдать всю эту красоту по бросовым ценам! За такие деньги даже я возьму все! Да, возьму! Непременно возьму! Это же вещи, которые еще год назад невозможно было купить ни за какие деньги! Я должен заполучить это серебро!» Только через три дня камергер снова пришел в кафе. Довольно поздно. Сел за столик недалеко от Ребмана. Взял стакан чаю. Подождал, пока закончился концерт. Потом расплатился и вышел. Ребман через несколько минут последовал за ним. «Может быть, старик уже все продал», – промелькнуло у него в голове. И им внезапно овладело чувство потери чего-то прекрасного. |