Книга Фортуна - женщина, страница 89 – Уинстон Грэхем

Предпринять обыск в незнакомом доме, средь бела дня, возможно, и не самый разумный шаг, но во мне с самого утра зрела решимость ускорить события. Да, я был в спальне Леони. Я узнал запах ее духов, босоножки, шарф, а на нижней створке ставней сушился зеленый купальник без бретелек. На складной подставке из дерева и брезента покоился чемодан с ярлыками авиапортов. Я подошел ближе и разобрал название рейса: Амстердам — Рим. С таким ощущением, будто я совершаю низость, я расстегнул замки и открыл крышку чемодана.

Он был полон на четверть: нижнее белье, нейлоновые чулки, берет, пояс; во внутреннем кармане какие-то бумаги. Я быстро проверил: карта Рима, несколько гостиничных счетов, в том числе за четырехсуточное пребывание в отеле ”Долен” в Амстердаме; паспорт, выданный четыре года назад в Лондоне. Хелен Джойс Винтер, урожденная Хардвик, домохозяйка, родилась в Кембридже первого марта тысяча девятьсот двадцать девятого года, проживает в доме номер девять, Гранвилл Гарденс, Мейденхед. Рост пять футов семь дюймов, глаза светло-карие, волосы русые, особые приметы — никаких.

По сравнению с фотографией она сильно похудела и вообще изменилась. На карточке у нее было круглое, девичье лицо — жизнь еще не оставила на нем свой отпечаток, оно дышало свежестью и невинностью. Я просмотрел отметки о пребывании за границей. Леони дважды была во Франции, один раз (не считая этого) — в Италии и только однажды — в Голландии. Больше мне ничего не удалось выжать из ее паспорта.

Уже собираясь закрыть чемодан, я вдруг увидел на дне три или четыре нестиранных носовых платка; один казался больше остальных. Я взял его в руки и в углу обнаружил монограмму: ”ГТ”.

Я бросил взгляд на часы. Двенадцать двадцать. Проверим ночную тумбочку.

На ней были обыкновенные предметы дамского обихода: лак для ногтей, сигареты, ножницы, расческа, немного рассыпанной пудры, иголка, моток шелковых ниток. В ящиках — золотой браслет, гранатовое колье, тонкая ночная сорочка и бювар с незаконченным письмом.

”Дорогая мамочка.

Я была счастлива получить твое письмо и сама собиралась со дня на день написать. Я живу здесь уже две недели и чувствую себя значительно лучше, отдохнула душой. Боль наконец-то отпустила, я вновь начинаю видеть вещи такими, как они есть. Слава Богу, Голландия развязала все узлы. Хотя в то время я так не думала, но, может быть, оно и к лучшему. Все кончено — на этот раз бесповоротно. Возможно, теперь я снова смогу смотреть в будущее.

Спасибо, что не дала мой адрес. Пожалуй, я побуду здесь до тех пор, пока не надоем мадам Вебер. За эти две недели я много плавала — больше, чем за все время с тех пор, как вышла замуж за Тома. Погода стоит прекрасная. Прошлой ночью я спала семь часов подряд. Здесь ведут праздную, абсолютно бессмысленную жизнь — едят, пьют, курят, сплетничают, — но сейчас это меня устраивает. Есть время все обдумать — а впрочем, и не очень хочется. Так что не волнуйся. Я в полном порядке.

Склоны гор здесь желты от ракитника. На всем пути фуникулера цветет герань. Туристов пока очень мало. Если в начале следующего месяца начнется наплыв…”

На этом письмо оборвалось. ”Слава Богу, Голландия развязала все узлы”… ”Может быть, это и к лучшему”… Что — это? Распухшее тело Гревила в грязной воде канала? Осиротевшие жена и дочь? Незавершенное дело его жизни?

От двери послышался шорох. Я резко обернулся и увидел Николо да Коссу, внимательно следившего за моими действиями.

— Боюсь, что у Леони вас ждал не очень-то богатый улов драгоценностей, — съехидничал он. — Проводить вас в спальню мадам Вебер?

— А что, она побогаче? — огрызнулся я. — Не сомневаюсь, уж вам-то это известно!

За первым шоком пришло оцепенение. У меня занемели руки.

Он злорадно расхохотался.

— Известно-то известно, да я не вор. И не злоупотребляю гостеприимством моих друзей.

Я оглянулся по сторонам.

— Ладно. Давайте спустимся вниз, выпьем по бокалу шерри и все обсудим.

— Нечего обсуждать, signore ^[10]. Разве что, как бы вам убраться подобру-поздорову.

Я задвинул обратно ящик ночной тумбочки.

— Сами-то вы что здесь делаете?

— Думали, я вместе со всеми на пляже? Нет. У меня бывают приступы мигрени. Идите вперед, я за вами.

Я вышел из комнаты и спустился по лестнице. Да Косса следовал за мной по пятам. В гостиной я взял свой бокал.

— Вам тоже шерри?

— Благодарю вас. — О, как он наслаждался ситуацией! — Разумеется, я обо всем поставлю в известность мадам Вебер. Пусть сама решает, говорить ли Леони.

— Вы не собираетесь звонить в полицию?

Он, хромая, приблизился ко мне и взял второй бокал.

— Я не мстителен.

— Особенно когда у вас нет доказательств.

— Да, это так.

— В сущности, все, что мы имеем, это ваше слово против моего.

— Мы с мадам Вебер — старые друзья. И потом, что я выигрываю?

— Возможно, кое-что и выигрываете.

Он вытаращил большие, угрюмые глаза.

— Например?

— Вас не устраивает моя дружба с мадам Вебер.

— Этой старухой? Вы, должно быть, спятили?

— Очень богатой женщиной, которая покровительствует вам как художнику.

Он осклабился.

— Вы льстите себе, синьор, если считаете, что я могу видеть в вас соперника. Я не имел счастья познакомиться с вашими работами, но ведь вы сами признали, что являетесь всего лишь любителем. У Шарлотты достаточно здравого смысла, чтобы отличить халтуру от подлинного искусства.

По-прежнему держа в руке бокал с шерри, я подошел и посмотрел вблизи на его выполненный пастелью пейзаж — скалы Фаральони.

— Зато я бы сказал, что ее нетрудно обвести вокруг пальца.

Снаружи до нас донесся скрип тормозов: это подошел автобус. Через несколько минут появятся Джейн, Леони и Гамильтон Уайт. Возможно, они уже на крыльце.

Да Косса приблизился ко мне.

— Я попросил бы объяснить, к чему вы клоните.

Происходи это несколько лет назад, он всадил бы в меня кинжал.

— Да к тому, что не вы — автор картины.

— Взгляните — вот подпись художника. Чего вам еще не хватает?

— Посмотреть, как вы ее писали.

— Прошу прощения, ничем не могу помочь.

— При всем желании не могли бы. С моей точки зрения, картина излишне цветиста, но ее создал настоящий мастер, знакомый со всеми тайнами ремесла. Это подлинное искусство.

— Что и требовалось доказать.