Книга Все пропавшие девушки, страница 14 – Меган Миранда

Из всех наших совместных фотографий больше всего я любила именно эту. Аннализа же нарисовала одну только Коринну. Место моего силуэта заняли подсолнухи, Аннализа меня изгнала – с фото и из памяти. Как постороннюю, которая случайно влезла в кадр, которую убрать легче легкого. Без меня Коринна выглядела одинокой и печальной, как и все остальные девушки на рисунках из коробки.

Я отложила листок, и под ним обнаружился очередной рисунок с фото, на сей раз нас троих – Коринны, Байли и меня. Снова Аннализа изобразила лишь Коринну, с тоской глядящую вбок. На самом деле мы с ней смотрели на Байли – как она кружится, запрокинув голову, как ветер поднимает белую юбку над смуглыми коленками. Рисунок являл Коринну, совсем одну, среди подсолнухов.

Как, черт возьми, Аннализа заполучила мои фотографии? Не иначе, забралась в дом. Шарила у меня в комнате. Кто она, эта девочка, эта наша соседка?

Нас и Аннализу разделяли пять лет; мы ее и в упор не видели. Тем более что Аннализа была тихоней. Она помнилась мне подростком – голенастым, тощим, неуклюжим, застенчивым.

Вот мои сведения о ней: когда моя мама умерла, родители навьючили Аннализу провизией, которой хватило бы на три месяца, и отправили к нам в дом. Аннализа не знала, что сказать, и потому не сказала ничего. Друзей у нее было негусто, по крайней мере, мне так казалось – я не могла припомнить ее в компании. Ну да, она выиграла конкурс на лучшее фото – но мне об этом сообщила Байли, которая тоже участвовала. И еще Аннализа любила клубничное мороженое. Во всяком случае, десять лет назад, на ярмарке, ела именно его.

Я бежала от чертова колеса, а она стояла, как всегда, в одиночестве, возле входа; я ее даже не сразу заметила. Потому что я видела только Тайлера, который ждал меня. Я не замечала Аннализу до тех пор, пока Дэниел одним ударом не свалил меня на землю, пока, силясь встать, я не повернула голову. Застывшее лицо за вафельным рожком, высунутый язычок, не успевший добраться до тающей розовой массы.

Удар кулака во что-то мягкое, затем шлепок – мне и глаз поднимать не пришлось, чтобы понять, кто кого бьет. Шарик мороженого плюхнулся на землю, Аннализа бросилась бежать, проскользнула в ворота. Я повернулась в другую сторону, увидела капли крови, что образовали лужицу; увидела брата. Он навис над этой лужицей, закрыл нос обеими ладонями. Тайлер, тряся головой, бурчал проклятия.

Я задвинула коробку обратно под кровать, а рисунки с изображением Коринны сунула в лэптоп. Потому что они были практически моей собственностью.

* * *

– Николетта?

Утром Эверетт сидел на моей кровати, а я смотрела на пустую стену с квадратами обоев более яркого тона.

– Николетта, что ты делаешь?

– Думаю.

Я выдвинула верхний ящик комода, достала одежду.

Прежде чем скользнуть обратно в постель, я спрятала лэптоп и рисунки, заодно с проклятым ключом, в папином шкафу. Но едва я очутилась под одеялом, как Эверетт открыл глаза. Поворачиваясь, я щекой чувствовала его взгляд.

– Ты вообще спала? Я просыпался, а тебя не было.

– Спала немного. Долго не могла заснуть, вот и занялась упаковкой вещей.

В надежде, что Эверетт спустит тему на тормозах, я прошла в ванную и включила душ.

– Я все слышал, Николетта.

Эверетт стоял в дверном проеме, наблюдал, как я выдавливаю пасту из тюбика. Я принялась надраивать зубы и вскинула брови, обернувшись к Эверетту, выгадывая себе время.

– Я слышал, как ты вернулась. Что ты там делала?

Жестом он указал на стену, за которой шумел лес.

Эверетт вырос в городе, где девушкам опасно разгуливать по ночам без сопровождения. Для Эверетта лес – нечто чуждое, а то и опасное. В крайнем случае лес – это приключение, идет в комплекте с компанией приятелей, палатками и тепловатым пивом.

Я сплюнула в раковину и ответила:

– Просто вышла воздухом подышать. Мысли уравновесить.

Эверетт вернулся в комнату, занял пространство. Мое пространство. Я задержала дыхание. Эверетт знал, как выудить правду. Наловчился на своей треклятой работе. Мог при желании подступить ко мне с любого угла. Я бы неминуемо раскололась. Потому что Эверетт в своем деле дока. Но нет, он все спустил на тормозах.

– Придется мне утро провести в библиотеке, – сказал Эверетт. – Дашь свою машину?

Он отправлялся в библиотеку, когда ему требовалось порыться в Интернете. У нас дома даже стационарного телефона не было.

– Не вопрос. Я тебя подброшу.

На моих глазах вода уходила в сливное отверстие; в мыслях я перелистывала рисунки Аннализы. Эверетт приблизился, взял меня за подбородок, заставил взглянуть себе в лицо. Зубная щетка так и осталась торчать изо рта. Я отстранилась.

– Ты чего?

Он уронил руку, но взгляда не отвел. Уголки рта опустились.

– У тебя изможденный вид. И глаза красные.

Я отвернулась, вынула изо рта зубную щетку, начала раздеваться, чтобы лезть в душ.

– Так это оставлять нельзя, Николетта. Наверняка тебе поможет снотворное. Завтра же поедем к врачу.

«Печется обо мне. Эстафету принял. Планы строит. Кризисом управляет».

Ванная медленно наполнялась паром. Даже пятясь к двери, Эверетт продолжал смотреть мне в глаза.

* * *

Библиотека размещалась в обычном викторианском здании – два этажа, эркеры, терраса по всему периметру. Дом недавно отремонтировали, но не весь – внутренние перегородки снесли, чтобы увеличить пространство, а скрипучие ступени с тяжеловесными перилами и туалетные комнаты (не с кабинками, а индивидуальные) – оставили.

– Сколько тебе нужно времени? – спросила я.

– Извини, придется работать до вечера. На следующей неделе процесс.

– Значит, ходатайство не приняли?

Эверетт прищурился.

– Предполагается, что тебе об этом ничего не известно.

Что характерно – так всегда предполагается. А я все равно задаю вопросы. За несколько дней до отъезда в Кули-Ридж я корпела над годовым отчетом для школы. Сидела напротив Эверетта, за столом. Эверетт тоже работал, его бумаги веером раскинулись на столешнице. Я их пролистала, пробежалась глазами по выделенным строчкам, по заметкам на полях.

– Дело Пардито, да, Эверетт?

Там была улика – отслеженные телефонные звонки; Эверетт прикидывал, как бы от нее избавиться. Если я прочла правильно, речь шла о согласованном признании вины ^[1]. Эверетт улыбнулся, собрал бумаги. Сунул руку под стол. Я держала ноги на свободном стуле, и Эверетт потискал мою лодыжку. Я всегда задаю вопросы. Это такая игра. Эверетт никогда не отвечает. На самом деле мне это ужасно нравится. Значит, Эверетт невероятно хорош и в профессиональном смысле, и в общечеловеческом.