Книга Искажение, страница 97 – Вадим Панов

– Почему Авадонна приказал охранять тебя от истребителей?

– Потому что я не люблю, когда мешают.

– Резонно.

– Всего хорошего.

– А всё же? – продолжил Иннокентий, глядя на щуплого собеседника в упор. – Почему?

Смутить Мастера не получилось: тот знал свою силу и предел, за который Кросс ни за что не зайдёт. Но при этом в репутации Иннокентия не было написано: «мягок, как плюшевый мишка», возможная ссора могла закончиться любыми неприятностями, поэтому Мастер решил до предела не доводить и недружелюбно ответил:

– Я занимаюсь Скорбными Делами, насекомое, я собираю Тьму с тех, кто хочет уйти чистым, и только за сегодняшний день накопил два ведра отборного мрака. Могу облить тебя, потом не отмоешься.

– То есть разговор не получится?

– Делай то, что тебе приказано. А ко мне не лезь.

– Мы оба знаем, что есть приказы явные, а есть скрытые, – прищурился Кросс. – Авадонна ничего не делает просто так, всегда имеется второе дно. Я догадываюсь, что он послал меня на кладбище не только для защиты, ему нужно, чтобы я что-то увидел. Но я до сих пор не понимаю – что?

– Я не стану тебе помогать, – отрезал Мастер.

– Потому что я тебе не нравлюсь?

– Потому что Авадонна сказал, что если ты настолько тупой, что не догадаешься, то тебе это и не нужно.

– Э-э… – неожиданный ответ заставил Кросса сбиться. Он протянул жалкое «э-э», улыбнулся и нервно пожал могучими плечами: – Э-э… баал… наверное, прав.

– Уже уходишь, насекомое?

– Я прогуляюсь тут?

– Да хоть ночуй, – Мастер неожиданно хмыкнул. – Я не сторож.

– За сторожем сейчас Братство гонится, – доверительно сообщил толстяк.

– Мне Ольгин никогда не нравился.

Ответ вызвал предсказуемый вопрос:

– Тебе вообще кто-нибудь нравится?

– Ты его не знаешь.

– Ну, хоть так… – Кросс убрал ногу и вежливо приподнял шляпу. – Спокойной ночи.

– Не возвращайся.

Мастер с силой захлопнул дверь.

«Рабочий человек, не любит, когда мешают…» – Иннокентий пошёл по главной аллее, бездумно разглядывая скорбные камни, несколько раз свернул наугад, решив положиться на случай, почувствовал свежую могилу, побрёл к ней, но вдруг остановился и присвистнул, неожиданно задавшись вопросом, который должен был появиться много раньше:

«Кто стучал молотком, пока Мастер говорил со мной?»

* * *

Пули у охотников оказались не просто серебряными, а с какой-то ядовитой примесью – раненая рука почернела и стала опухать. К счастью, обе пули прошли по касательной, лишь разорвав мышцы и пустив кровь, отравы Ольгину досталось немного, но её хватило, чтобы рука онемела. Судя по всему, истребители точно знали, кто служит ночным сторожем на Преображенском кладбище, и подготовили боеприпасы специально.

Но несмотря на дикую боль, Ольгину удалось уйти.

Однако побежал он не в Измайловский парк, через который можно было незаметно покинуть город, не в Сокольники, хотя есть где спрятаться, а в центр – неожиданно для преследователей. Ольгин стряхнул охотников в промышленных закоулках Электрозаводской, перебрался через Яузу до того, как на мостах встали истребители, и быстро, но осторожно, дворами и закоулками, направился к Бульварному кольцу.

Он не убегал. Он шёл за помощью.

И жуткая темень, которая неожиданно окутала Москву короткой летней ночью, стала хорошей подмогой – Тьма хранила своего ребёнка.

Его никто не заметил.

Садовое кольцо Ольгин преодолел по подземному переходу у Курского вокзала, затем углубился в переулки, немного попетлял, проверяя, действительно ли охотники потеряли след, и лишь затем направился к большому жёлтому дому на углу Яузского бульвара и Подколокольного переулка. Вошёл в высокую арку, огляделся, оставаясь в тени, убедился, что засады нет – хотя кто мог ожидать, что он соберётся именно сюда? – и направился к нужному подъезду.

К кому идти в случае опасности, Ольгин решил давно: он жил бирюком, никого не привечая и не общаясь с отражёнными, но внимательно следил за происходящим и знал, кто не откажет в помощи даже грешнику. Точнее, ему казалось, что он знает. Точнее, ему хотелось верить в благородство того, кого он выбрал. А если совсем честно – Ольгину некуда было больше податься.

Только в жёлтый дом…

Но добравшись, он замер у подъезда, не решаясь набрать на домофоне номер квартиры, засомневался, поскольку речь шла о жизни и смерти, повертел головой и машинально прочёл табличку на соседней двери:

«Обувная мастерская. Режим работы – круглосуточно. Пошив, ремонт, разноска новой обуви. Гибкие цены». Чуть ниже, на отдельном листочке, значилось важное уточнение: «Принимаются заказы на накопытники».

На дворе стояла глубокая ночь, но из-за двери слышалось жужжание станка.

«Надо решаться!»

В конце концов, не мальчик…

Ольгин вздохнул, потянулся к домофону, услышал приглушённый звук двигателя, повернулся и увидел медленно вкатившийся во двор чоппер. Всадник остановил мотоцикл у подъезда, снял шлем, прищурился, разглядывая незваного гостя, и Ольгин понял, что перед ним Кирилл Амон.

Тот самый человек, которого он искал.

– Добрый вечер, – пробормотал здоровяк, поглаживая раненую руку.

Временами боль становилась нестерпимой.

– Добрый… – Кирилл без страха оглядел здоровенного мужика, преградившего ему дорогу, и поинтересовался: – Мы знакомы?

– Ольгин.

Пауза, после которой Амон припомнил:

– Ты завалил Сердцееда.

– Отомстил, – уточнил здоровяк.

– Знаю, – кивнул Кирилл и отрывисто поинтересовался: – Чего хочешь?

– Помощи.

– Ты – Первородный, – заметил Амон. – Один из самых чистокровных.

– А Сердцеед был органиком, – пожал плечами Ольгин. – А Даген, которого ты завалил, – Божественным. – Он помолчал. – Будем и дальше копаться в личных делах?

И снова погладил руку. Ему хотелось закричать, но он боялся напугать собеседника и разбудить местных.

– Обиделся? – улыбнулся Кирилл.

– Нет… знаю, что я – грешник, ты меня не удивил, – Ольгин снова помолчал. – Я живу на кладбище и провожу всё свободное время, вымаливая прощение у моей принцессы. Я был рождён, чтобы убивать, но моя миссия завершилась – я убил. И ты убил бы, окажись на моём месте. Любой убил бы! – Он выкрикнул, потому что руку резануло огнём. Но тут же замолчал и через секунду продолжил спокойно: – Но теперь я пуст, Амон, я кончился, месть свершилась, и моя жизнь – плакать на могиле. Я не жалуюсь – таков мой выбор. Ты знаешь, что я мог бы податься к Гаапу, или Авадонне, или к Молоху – он звал, я мог бы стать напарником Порчи, однако мой выбор – плакать на могиле. Там лежит моя душа, Амон, моя любовь и моё сердце. Я знаю, что мы с Ольгой никогда не воссоединимся, и хочу успеть вымолить прощение.