Книга Приз, страница 83 – Полина Дашкова

Шаман обсосал клешню омара, вытер руки и губы салфеткой, сжевал салатный лист, закурил, улыбнулся так, словно перед ним был не друг детства Лезвие, а телекамера, за которой миллионы зрителей, и произнес с мягкой, бархатной хрипотцой, с той особенной интонацией, которую так любила его многомиллионная аудитория:

— Послушайте, господин министр внутренних дел, вам пора учиться говорить по-русски грамотно и красиво. Не короче, а длинней, солидней. Вы же русский человек, вам должно быть стыдно уродовать собственный прекрасный язык, язык Пушкина и Толстого. Пора отвыкать от жаргонных словечек и нецензурной брани. Это засоряет воздух, портит окружающую среду и дурно влияет на нравственность подрастающего поколения. Сквернословят циники, мерзавцы, люди без высоких нравственных идеалов. Вам это не к лицу. Вас неправильно поймут, господин премьер-министр, если вы будете так выражаться. Подумайте о своем имидже и престиже.

Он выпустил дым из ноздрей, а изо рта — крепкий, долгий залп самого грязного мата. Голос его оставался все таким же бархатным, а интонация — такой же плавной и задушевной. Лезвие восхищенно заржал.

— Короче, так, блин, — сказал Шаман, отсмеявшись вместе с ним, — железо скидывай Хасану, не торгуясь. Половину суммы отдай Михиным пацанам. Десятку возьми себе, но учти, что из нее тебе придется отстегнуть минимум две штуки своему человеку в прокуратуре. Мне нужна точная информация, что там с делом по убийству Драконова.

Лезвие молча кивнул и кинул в рот кусок огурца. Такой расклад вполне устраивал его. Информатору в прокуратуре он ничего не был должен, расплатился совсем недавно. С делом по убийству Драконова сумел подстраховаться на всякий случай. Когда выяснилось, что в последнем протоколе допроса подозреваемого Бульки зафиксировано, что он, подозреваемый, прикасался к внутренней стороне портфеля писателя Драконова за сутки до убийства, Лезвие придумал историю с красными резиновыми перчатками. И скинул ее своему верному человечку, швейцару из кафе «Килька», Иванычу. Час назад Иваныч ему звонил и доложил о разговоре с Арсеньевым. Так что Приз напрасно беспокоился. Лезвие, конечно, пил, но умеренно. И расслабляться себе позволял только изредка, не в ущерб делу.

* * *

Пожилая горничная француженка понесла вещи Григорьева наверх, в его комнату.

— Это Клер. Я на лето нанимаю ее, получается дороже, чем привозить прислугу из России, зато работает безупречно, — сказал Кумарин. — Надеюсь, вы не забыли французский? Клер никакими другими языками не владеет.

— Забыл, — признался Григорьев, — но попытаюсь вспомнить.

— Да уж, придется. Здесь без языка худо. Если возникнут проблемы — обращайтесь ко мне, не стесняйтесь.

— Мерси, — кивнул Григорьев.

— Ну, располагайтесь. Жду вас в гостиной.

Комната встретила Григорьева искусственной прохладой, мягким светом сквозь шелковые кремовые шторы, взбитыми подушками на белоснежном стеганом покрывале, букетом свежих чайных роз. Розы стояли и в ванной, на изящном туалетном столике. С балкона открывался вид на море.

— Это восточная сторона. Утром солнце очень яркое, — сообщила горничная Клер, — на ночь лучше опустить жалюзи.

Григорьев с удивлением обнаружил, что понимает ее.

— Если что-то понадобится, наберите по телефону единицу, и я к вашим услугам, — она приветливо улыбнулась.

Андрей Евгеньевич полез в карман за мелочью, чтобы дать ей на чай, но вовремя одумался. Это все-таки не гостиница.

На балконе стояли соломенные кресла, столик. Григорьев сел, закурил. Море в сумерках отдавало остатки солнечного света, светилось изнутри. У горизонта, в закатной дымке, был виден высокий океанский лайнер. Мимо проплывали катера и яхты, и на его фоне казались игрушечными. Из крепости в Вильфранш доносилась музыка, духовой оркестр исполнял старинный незнакомый марш. Совсем близко от берега промчался катер, за ним на невидимой привязи летела тонкая фигурка водной лыжницы. Длинные светлые волосы трепал ветер.

— Машка так хотела на море, — пробормотал Григорьев, — водные лыжи, акваланг, парашюты — это все для нее. Надо будет приехать вдвоем, хотя бы на неделю, в конце сентября. Народ схлынет, жара спадет.

Перед тем как принять душ, он позвонил Рейчу. Телефон был выключен. Григорьев нашел на телефонном столике небольшой справочник, отыскал номер отеля «Марго» и узнал, что парочка явилась сегодня утром, что они сейчас отдыхают и просили не беспокоить. Портье принял и записал сообщение от Андрея Евгеньевича.

— Как вам ваша комната? — спросил Кумарин, когда они встретились в гостиной.

— Спасибо, все отлично.

— Живите на здоровье. Вы заслужили. И мне не так одиноко. Мое семейство укатило отсюда неделю назад. Пожелали провести остаток лета в Норвегии. Устали от жары. Сын увлекается северной рыбалкой, сейчас это модно. Какие у нас с вами планы на вечер? Вы успели поговорить с Генрихом?

— Пока нет. Надеюсь, мы все-таки встретимся завтра.

— Замечательно. Сейчас искупаемся, потом поедем ужинать в Вильфранш. Я уже заказал столик. Там лучший ресторан на всем побережье, знаменитый «Ла Мер». Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вам хотелось бы привезти сюда дочь. Вам без нее все это не в радость. Верно?

— Ну, не сюда, не к вам в гости. Но на побережье — да. Мне бы хотелось все это ей показать.

— А виллу приобрести не желаете? Здесь, на побережье, уже больше четырехсот вилл принадлежит гражданам России. Исключительно благородная, достойная публика. Они честно трудились и заработали себе место в раю, еще при жизни. — Кумарин сделал сладкое лицо и подмигнул: — Присоединяйтесь, милости просим. Отдыхали бы по соседству, дружили семьями.

— У меня нет таких денег, вы же знаете.

— Правильно. А почему? Потому, что вы никогда денежки не любили, вкуса и запаха их не знали и знать не желали. Ничего вы к ним не чувствовали, ни высокой страсти, ни низкой похоти. А из ничего и выйдет — ничего.

— Не любил, — грустно вздохнул Григорьев, — не чувствовал. Появлялись — тратил, исчезали — обходился малым.

— Ну-ну, продолжайте. Скажите что-нибудь вроде «зато сплю спокойно, зато совесть чиста».

— Не скажу, — Григорьев покачал головой.

— Почему?

— Сплю я плохо, и совесть у меня вовсе не чиста. И вообще, это глупый какой-то разговор. У вас тут красиво, мне очень нравится. Я вас, Всеволод Сергеевич, от души поздравляю, что вы так отлично устроились. И не осуждаю, не завидую. У каждого свои забавы. У Генриха его мальчик, у вас эта вилла.