Книга Ловушка для птиц, страница 53 – Виктория Платова

Оки, он попробует.

– У вас был роман?

– Нет. Не было особого романа.

Опять эти идиотские обороты – нечего особенно рассказывать, не было особого романа. Слишком долго Брагин прожил с Катей, чтобы не заметить: эти воспоминания ей не просто неприятны. Ей бы хотелось, чтобы их не было. Тогда зачем она вообще призналась в знакомстве с Ерским?

– Значит, особого романа не было.

– Угу.

– А какой был? – Брагин спросил об этом с максимальной мягкостью, на которую только был способен. Лишь бы Катя не посчитала его самодуром-мужем, ревнующим свою жену к прошлому.

– Так. Целовались пару раз. И всё.

– Но ты до сих пор об этом помнишь.

– Ну глупости же, Сережа! Я могла вообще не рассказывать.

Вот да. Возможно, теперь Брагин получит ответ на этот вопрос.

– Прости. Продолжай.

– Я даже не была влюблена. Это как-то по-другому называется.

– Инфицирована? – неожиданно вспомнил Сергей Валентинович словечко Веры Протасовой.

Катя улыбнулась мужу давно забытой им полуиронической улыбкой: глаза прикрыты, голова покачивается, губы растянуты, и при этом их кончики слегка опущены вниз.

– Очевидно, ты общался с какими-то… более поздними женскими наслоениями в его жизни. Когда он уже стал тем, кем стал. И заразу от него было подцепить легче легкого.

– Что ты имеешь в виду?

– Не я произнесла слово «инфицирована». И не ты его придумал. Тебе бы это просто в голову не пришло. А тогда, когда мы познакомились, он был просто мальчишка, никакой не гений музыки. То есть гением он уже был, но мало кто об этом догадывался. Он только приехал в Питер из провинции.

– Из Томска?

– Я не помню. Кажется, там фигурировал другой город. – Катя нахмурилась. – А это принципиально, какой именно?

– Совершенно не принципиально.

– По-моему, это был Красноярск. Или Новосибирск. Что-то крупное. Ему даже негде было жить тогда.

– И как все разрешилось?

– Письмо. Он приехал с письмом от какого-то знакомого… – Тут Катя на секунду запнулась, как будто чувствовала боль, не сильную, но беспокоящую, что-то вроде занозы в пальце. – Знакомого Михаила Борисовича. Тоже связанного с музыкой. Скорее всего, преподавателя, я так думаю.

– Выходит, Лутонин помог Филиппу Ерскому на первых порах?

– Любой бы помог, достаточно было хотя бы раз услышать, как он играет. Михаил Борисович поднял все свои связи – тогда и возникла консерватория и остальное.

– И тогда же возникла ты, да?

– Примерно. – Катя рассмеялась, но это был какой-то вымученный смех, усталый. – Тогда или чуть позже.

– И он на тебя запал?

– Говорю же… Он был мальчишка, а я была существенно старше.

– Несущественно, – возразил Брагин.

– В определенном возрасте пять лет – это целая пропасть.

Снова это неприятное ощущение пустоты под ложечкой, весело справляем годовщину, ничего не скажешь! Столько времени прошло, а Катя до сих пор помнит об этой разнице в возрасте. И возлагает на нее вину… Ничего она не возлагает!

– Но это его не остановило, правда? Для таких парней пропасть – естественная среда обитания.

Катя посмотрела на Брагина так, как будто видела его впервые. И возможно, себя – но не нынешнюю, а ту, прошлую. Периода пары поцелуев.

– Я, скорее, думала о небесах.

– Он тебя купил, – догадался Брагин. – Своей музыкой. Как и всех остальных.

– Ты догадлив, муж мой. – Катя протянула руку через стол и коснулась пальцами щеки Брагина.

– Ну, так следователь же! Краса и гордость правоохранительных органов.

– Гордость и предубеждение.

– Я не предубежден, я просто пытаюсь понять, почему случилось то, что случилось. И здесь ценны любые свидетельства.

– Скрипичные концерты Моцарта в качестве свидетелей подойдут? Четвертый и Пятый?

– Значит, с тобой был Моцарт. Филипп рассказывал о себе?

– Крайне скупо. Ему хотелось музыки и целоваться.

– Но о чем-то же вы говорили? О его семье, родных…

– Там была какая-то трагическая история, о которой он особо не распространялся.

– С матерью, – сказал Брагин.

– Разве? Вроде бы он говорил об отце.

До сих пор отцом Филиппа Ерского был прочерк в свидетельстве о рождении. С другой стороны, всеми брошенный ребенок вполне мог придумать себе историю про отца и поверить в нее. Это с матерью все было однозначно, документально подтвержденное самоубийство не давало возможности для разночтений. А с отцом, сочиненным в набитой музыкой голове, можно было двигаться куда угодно.

– Что именно говорил?

– Я не помню. И это не было особенно важным. Так, упоминание, не больше.

Она помнила. Брагин видел это.

– Вы долго встречались?

– Мы не встречались. – Брагин укоризненно покачал головой, и Катя тут же поправилась: – Пару недель, может быть, месяц. Сначала он жил у Михаила Борисовича, потом Иветта нашла ему квартиру на Васильевском, на Пятнадцатой линии, возле Смоленки… Огромную, с мансардой, полностью убитую. Но ему нравилось.

– А тебе?

– И мне, – просто сказала Катя. – И всем, кто туда приходил. Там было много места для музыки. Два окна в небо, два – на Смоленку. И там есть маленький сквер, такой заросший, растрепанный, с сиреневыми кустами.

Голос Кати показался Сергею Валентиновичу чересчур мечтательным – совсем не так вспоминают несущественные отношения, случившиеся много лет назад.

– Я знаю этот сквер, любовь моя. И Смоленское кладбище напротив. И лютеранское наискосок. Окна на них случайно не выходили?

– Может быть.

– Даже если выходили, никто бы не стал в них смотреть. Все предпочитали пялиться в небо, не так ли?

– Ты как будто хочешь меня в чем-то уличить.

Катя не обиделась, просто погрустнела. И выглядела такой несчастной, такой девчонкой, что Брагину немедленно захотелось свернуть этот никому не нужный разговор и прижать жену к себе. Но вместо этого он сказал:

– Если я кого-то и хочу уличить, то только Филиппа Ерского.

– Его больше нет.

– Это ничего не меняет. Мне не нравится этот тип.

Вот он и произнес крамольные слова. Привнес личное отношение в дело об убийстве знаменитого скрипача, а ведь следователь должен быть беспристрастен. И в подавляющем большинстве случаев – выступать на стороне жертвы. И всегда – на стороне истины.