Онлайн книга «Адмирал Ушаков»
|
Вся их жизнь, еще с Воронежа, изломана… И невольно пришла на ум всегдашняя мичманская фраза, которую обычно говорят, когда хотят сказать, что все остается без изменения: А Ивану Лежневу — Быть по-прежнему! Эта фраза так подходила к их положению! Да, будет по-прежнему! Не счастье, а только какие-то крохи счастья!.. XXI
Адмирал Ушаков сам допрашивал турка, который на кирлангиче попал в плен в Анапе. Турецкие корабли снова появились на Черном море: турки все еще не теряли надежды посчитаться с Севастопольским флотом. Уже десять дней тому назад Ушаков получил донесение о том, что береговые посты видели пятьдесят неприятельских судов, проходивших мимо мыса Айя. Противные западные и юго-западные ветры не позволяли Ушакову тогда же выйти в море. Кроме того, задерживал ремонт «Иоанна Предтечи», переделанного из взятого у турок «Мелехи Бахри». А теперь все приготовления были окончены, и этот пленный турок оказался как нельзя более кстати. Капудан-паша отправил своего чауша [65] за фруктами и овощами на берег. Чауш пристал в Анапе, не зная, что она уже две недели тому назад занята русскими войсками. Главнокомандующий Южной армией генерал-аншеф Каховский допросил пленного и немедленно отправил его в Севастополь к Ушакову. И вместо свежего винограда, лука и перца для своего капудана чауш доставил русскому адмиралу свежие известия о турецком флоте. Перед Ушаковым стоял пожилой флегматичный турок и с бесстрастным видом, но довольно охотно отвечал на все вопросы адмирала, которые переводил ему Егор Метакса. – Значит, у турок не пятьдесят, а шестьдесят судов? – переспросил Федор Федорович. – Да, и в том числе восемнадцать больших линейных кораблей и пятнадцать фрегатов, – ответил Метакса. – Султан выставил против нас всю свою морскую силу – лучших, опытных моряков. На судах есть иностранные офицеры, на пашинском – три англичанина. Флот собрался в Варне и Калиакрии. Оттуда пошли к крымским берегам. У капудана Гуссейна девять кораблей под флагами на брам-стеньгах. – Откуда же у них столько адмиралов? – удивился Ушаков. – Султан собрал флот из приморских владений: алжирских, тунисских, трипольских. Среди адмиралов – храбрый алжирский паша Саит-Али. Известный морской наездник! – Наездник! – усмехнулся Федор Федорович. – Знаем мы этих наездников! Сказал бы просто: пират! – Говорит, на кораблях много народу. Всех с матросами – до двадцати тысяч человек. На каждом флагманском кроме экипажа не менее тысячи. – А-а, понимаю – это для абордажа! – кивнул головой Ушаков. – Да, он говорит: Саит-Али хочет взять Ушак-пашу по-мальтийски. Уже приготовил лестницы… – Кого взять? Как сказал турок? – переспросил Федор Федорович. – Ушак-пашу. Так турки называют вас. Ушаков чуть улыбнулся: – Запомнили!.. – Саит-Али поклялся султану, что привезет Ушак-пашу в Константинополь пленником, – докончил перевод Метакса. Лицо Ушакова залилось краской. – Ах ты шелудивая алжирская сссобака! – сказал в сердцах адмирал. – Пленником! Грозится взять нас по-мальтийски! А вот мы дадим ему по-русски! Пусть уходит! – указал он на турка. – Все ясно! XXII
Возле адмиралтейского шлюпочного сарая сидело несколько плотников. Они вышли вместе со своим плотничьим десятником, стариком матросом, покурить. – Вишь, Семен, какая у нас, в Севастополе, благодать, а тебе все плохо! – наставительно говорил десятник молодому матросу-плотнику, веснушчатому пареньку, который угрюмо курил. – А чего ж тут хорошего, дядя Степан? Воды и той мало… – нехотя ответил он. – Как мало? А это что? – указал десятник на голубой простор бухты. – Ну, соленой воды, этого рассолу – хоть залейся, а пресной – что здесь, что на корабле! Какая же это жизнь! То ли дело у нас дома – река… – Твоя-то вологодская река разве такая, как море? – Наша река Сухона широкая… По ней ходят дощаники в десять сажен длины и насады… [66] – Не шире моей Волги, а и я привык к морю, – сказал старик матрос. Он знал, что не в соленой воде тут дело. Парня недавно сдали в рекруты, оторвали от семьи, и он никак еще не мог примириться со своим новым положением. – Привыкнешь и ты! – Верно, дядя Степан, – поддержал десятника молодой быстроглазый плотник. – Попервости всем так несладко оказывается. Недаром про рекрута у нас и присказка складена: «В Черном море был рекрут-горе. На фрегате служил да по деревне тужил. Снастей не знал – только ел да спал. А ночью на вахту сломя голову прет: боцманский линек его больно бьет. А за что? Да так. За то, что рекрут – дурак! Моря боится, на море злобится. А не знает друже, что не море топит, а лужа!» Вот так-то. Привыкнешь, брат! – Теперь с водой в Севастополе ничего, жить можно, – продолжал свою мысль десятник. – Сначала было трудновато, это верно. А теперь батюшка Федор Федорович провел из балок. Он мужик хозяйственный. Он у нас, в Херсоне, как чума объявилась, вона чего понастроил. – Да он и Севастополь отстроил, – поддержал пожилой плотник. – До него здесь домов тридцать стояло, не более. Ну, известно, еще кузницы, сараи, склады. Было село, а теперь – гляди-ко, какой город! – Город, – насмешливо процедил молодой моряк. – Одно слово: на краю света… Ежели бы не миралтейство это самое, то что с него взять!.. Но старики уже не слушали молодого, говорили о своем. – Граф Войнович никуда против Федора Федоровича не годился, – вспоминал десятник. – Ни на воде, ни на суше. При Федонисье Ушаков весь бой один выиграл… – А дали ему только Владимира, а Войновичу – Егория, – прибавил пожилой плотник. – Войнович – подлец, наябедничал. Ему легко: он из богатых, а наш Федор Федорович в детстве в липовых лапоточках хаживал, вон как! – Федор Федорович – человек, а Войнович – собака. Войнович знал матросу одно: линьки. А Федор Федорович о нашем брате заботится. Я сам слыхал, как он говорил: «Матрос должон иметь четыре рубашки», – ей-богу, правда! «Одну – на тело, другую – в дело, третью – мыть, четвертую – в запас ложить!» Вот как! – А, сохрани господи, застанет кого, кто сменившись с вахты, спит в мокром… – Да на сальник, на две склянки самое малое упечет. И скажет: для твоей же пользы! – У него – чистота и порядок. Чтоб койки хорошо уложены, чтоб борты и гальюны окачены водой. |