Онлайн книга «Александр Первый»
|
Перенесли и уложили на узкую походную кровать, на которой он всегда спал. Когда Виллие стер мыло с подбородка и увидел, что кровь сочится из ничтожной царапины, сделанной бритвою, то успокоился и успокоил государыню, что это простой обморок от слабости. В самом деле, государь скоро очнулся. – Что это было, Lise? – Ничего, мой друг, вам сделалось дурно, и мы перенесли вас на постель. – Напугал я вас? Какие глупости… Зачем?.. – говорил он, видимо, еще не совсем понимая, что говорит. – А где же он?.. – Кто он? Но государь ничего не ответил и оглянулся, как будто только теперь пришел в себя. – Ступайте же, ступайте все! Скажите им, Lise, чтоб ушли. Никого не надо. Я хочу спать… Закрыл глаза и впал в забытье. Оно продолжалось весь день. Был сильный жар. Тяжело дышал, стонал и метался, жаловался на головную боль, особенно в левом виске. Кожа на затылке и за ушами покраснела; лицо подергивала судорога; глотал с трудом. Доктора опасались воспаления мозга; предложили поставить за уши пиявки, но он и слышать не хотел, кричал: – Оставьте, оставьте, не мучьте меня, ради Бога! В тот же день ночью, в приемной зале, рядом с кабинетом, доктора совещались, в присутствии государыни и князя Волконского. – Он в таком положении, что сам не понимает, что говорит и что делает. Надо употребить силу, иного средства нет, – говорил Виллие. – Есть еще одно, – возразил Волконский.. – Какое же? – Предложить Его Величеству причаститься, наставя духовника, дабы старался увещевать его к принятию лекарств. Все замолчали, ожидая, что скажет государыня. – Вы думаете, Виллие?.. – начала она и не кончила. – Да, если бы, Ваше Величество… – Сейчас? – Чем скорее, тем лучше. Лицо ее сделалось таким же спокойным и решительным, как давеча. Перекрестилась, вошла в комнату больного и села к нему на постель. Он посмотрел на нее внимательно. – Что вы, Lise? – У меня к вам просьба, – заговорила она по-французски. – Так как вы отказались от всех лекарств, то, может быть, согласитесь на то, что я вам предложу? – Что же? – Причаститься. Он знал, что умирает, а все же удивился: – Разве я так плох? – Нет, мой друг, – ответила она, и лицо ее сделалось еще спокойнее. – Но всякий христианин употребляет это средство в болезнях… – Позовите Виллие, – сказал государь. Виллие вошел. – Разве я так болен, что причаститься надо? Говори правду, не бойся. – Не могу скрыть от Вашего Величества, что вы находитесь в опасном положении… – Хорошо, позовите священника. Послали за соборным протоиереем, о. Алексеем Федотовым, тем самым, что на именинной кулебяке у городничего Дунаева предсказывал: «Будет вам всем шиш под нос!» О. Алексей любил выпить и в эту ночь, после четырех купеческих свадеб в городе, был пьян. Когда пришли за ним из дворца, мать-протопопица долго не могла его добудиться; когда же наконец он очнулся и понял, куда и зачем его зовут, то испугался так, что руки, ноги затряслись. «Кондрашка едва не хватил», – рассказывал впоследствии. Вылив себе ушат холодной воды на голову, кое-как оправился и поехал во дворец. В это время у больного сделался пот с такой изнуряющей слабостью, что доктора сочли нужным подождать с причастием. В пять часов утра он спросил: – Где же священник? О. Алексея ввели в комнату. – Поступайте со мною, как с христианином, забудьте мое величество, – сказал ему государь то, что говорил всем духовникам своим. Началась исповедь. Сколько раз думал он об этой минуте и хотел представить себе, что будет чувствовать, когда наступит она, но вот наступила, и ничего не почувствовал. Говорил о самом стыдном, страшном, тайном в жизни своей и, глядя на седую, почтенную бороду о. Алексея, замечал, как она гладко, волосок к волоску, расчесана; смотрел на жиром заплывшие, всегда веселые и плутоватые, а теперь испуганные глазки его и думал: «Нет, не забудет он мое величество»; заметил также, что петельки на темно-лиловой шелковой рясе его неровно застегнуты, должно быть, второпях; самый верхний крючок остался без петельки; смотрел на красно-сизые жилки на носу его и думал: «Должно быть, пьет». И вдруг опомнился: «Что. это я, что это я, Господи! в такую минуту!..» Хотел ужаснуться, но ужаса не было, – ничего не было, кроме скуки и желания поскорее отделаться. Когда исповедь кончилась, все вошли в комнату, и государь причастился. Подходили, поздравляли его. И глядя на торжественные лица, он чувствовал, что надо сказать что-то, чтоб соблюсти приличие. Оглянулся, нашел глазами государыню и произнес внятно, раздельно, нарочно по-русски, чтобы все поняли: – Я никогда не был в таком утешительном положении, как теперь. Благодарю вас, мой друг! «Ну, кажется, все? – подумал. – Нет, еще что-то». О. Алексей опустился на колени, держа в одной руке крест, в другой – чашу. Государь посмотрел на него с недоумением. – Что еще? Что такое? Встаньте же, встаньте! Разве можно на коленях с чашею?.. Коленопреклонение перед ним священников всегда казалось ему кощунственным. Сколько раз приказывал, чтоб этого не было, – и вот опять, в такую минуту. – Вы уврачевали душу, государь; от лица всей церкви и всего народа молю вас: уврачуйте же и тело, – говорил о. Алексей, видимо, слова заученные. – Встаньте, встаньте, – повторял государь с отвращением. Но о. Алексей не вставал. – Не отказывайтесь от помощи медиков, Ваше Величество, извольте пиявки… – Не надо, не надо, оставьте! – начал государь и не кончил, махнул рукою с бесконечною скукою: – Ну хорошо, делайте что знаете… Духовник отошел, и врачи приступили. Поставили 35 пиявок к затылку и за уши; к рукам и к бедрам – горчичники; холодные примочки на голову; поставили также клистир и начали давать лекарства внутрь. Возились часа два. Он уже ничему не противился. Когда кончили, так ослабел, что впал в забытье, похожее на обморок. Поздно ночью дежурный лекарь Тарасов вышел посоветоваться о чем-то с Виллие; в комнате больного никого не было, кроме Анисимова. Государь очнулся и велел Егорычу снять горчичники. – Доктора не велят, Ваше Величество! Потерпите… – Сам потерпи! – крикнул государь и начал срывать горчичники. Егорыч помог ему; он опять забылся; потом вдруг открыл глаза и заговорил изменившимся голосом: |