Онлайн книга «Самый одинокий человек»
Она помолчала. – Ты пришел к нам после того, как очистил его квартиру. Ты не помнишь? – Нет. – Ты вернулся из Лондона и несколько недель жил у нас. В основном спал. Так что мы все это оставили у себя. – Ясно. – Нам было нелегко, Эллис. Нелегкие времена. Твой папа решил, что лучше всего сохранить статус-кво. Как же он это назвал? Ящик Пандоры, вот как. Отец беспокоился, что тебя что-нибудь снова столкнет с катушек. Так что мы больше никогда не говорили об этих вещах. Просто хранили. Мы неправильно сделали? – Нет, конечно нет… – Если что-то не так, прости нас… – Нет-нет, все правильно. – Но теперь нам больше не надо беспокоиться, верно? – Нет, больше не надо. Кэрол застегнула пальто и сказала: – Очень странно, что завтра уже не нужно звонить тебе, проверять, что ты в порядке. Я не буду знать, куда себя приткнуть. Эллис проводил ее по коридору до двери. – Навещай нас, – сказала она. – Не пропадай. – Буду. Он склонился и поцеловал ее. Дверь за ней закрылась. Стало тихо. В воздухе повис запах ее духов и потерянные, неправильно понятые годы. Он развернул картину и прислонил к стене. Картина была крупнее, чем ему помнилось. Хорошая копия, она заслуживала большего, чем стать призом в дурацкой новогодней лотерее. Единственная подпись – «Винсент», синей краской. Впрочем, на обороте нашлось имя художника-копииста: Джон Чедвик. Но кто такой этот Джон Чедвик, никто никогда не узнает. Пятнадцать подсолнухов – одни в цвету, другие уже подвяли. Цвет – желтый на желтом, местами темнеющий до охры. Желтая керамическая ваза с пояском дополнительного цвета, голубого. Эту картину писал самый одинокий человек на Земле. Но писал он ее в приливе оптимизма, благодарности и надежды. Празднуя непреходящую мощь желтого цвета. Девять лет назад, в 1987 году, оригинал этой картины продали почти за 25 миллионов фунтов на аукционе Кристи. «Я же говорила», – сказала бы мама. Сад обретал форму под взглядом апреля. Освобожденные от сорняков клумбы вдоль забора и стен дома превратились в идеальные прямоугольники вскопанной бурой земли. Ветхую заднюю стену дома теперь поддерживали вьющиеся розы и плющ, а рододендроны просто делали свое дело, яростно пылая красным и розовым. Эллис наткнулся на семейство первоцветов, притулившихся под каким-то неприметным кустом, и пересадил их поближе к скамейке, где обычно сидел. Он полюбил первоцветы. Он сделал перерыв на обед и поел в саду. Тарелка ветчины, которую не надо резать – достаточно подцепить вилкой и отправить в рот. Он вспомнил, что когда-то не любил сидеть в этом саду. Словно бы тайно карал его за то, что здесь они в последний раз были втроем. Эллис решил сегодня больше об этом не думать и начал чистить вареное яйцо. На подлокотник скамьи спорхнул дрозд, составить ему компанию. Этот дрозд перепархивал за Эллисом по саду все утро, наводя его на мысль, что можно бы завести какую-нибудь зверушку. К концу дня он принял душ и решил прогуляться до Южного парка. Свежескошенная трава сладко пахла, слева по курсу сверкали высокие шпили. Солнце уже пошло на закат, но было еще тепло, и Эллис подумал, что такой свет прекрасен. Он остановился на том месте, куда они всегда приходили втроем полюбоваться ноябрьскими фейерверками. Они передавали друг другу фляжку с виски, а над головой играли огоньки, мерцая и падая дождем на их замерзшие восторженные лица. А потом они шли по росистой траве, и Майкл жаловался на промокшую обувь, и они приходили в «Медведь», пахнущие костром и землей. Дыхание вырывалось изо рта облачком, а они пытались идти в ногу. Левой, правой, левой, правой. Элл, ты сбиваешь нам темп! Куда бы он ни пошел, он знал – они втроем бывали там и раньше. Он остановился. До него дошло, что он случайно застал врасплох влюбленную пару. Впереди, прислонившись к дереву, стоял юноша, а из кроны протянулись две руки, обнимая его за шею. Эллис не хотел мешать парочке и решил пройти мимо, но не смотреть. Он ускорил шаг. И все же повернул голову – инстинктивно. Потому что силуэт человека на фоне дерева был очень знаком. И что-то дернуло его произнести: – Билли? Билли замер. На лице отразился стыд разоблаченного. Он тихо произнес: – Привет, Эллис. Эллис не хотел такого для Билли. Для Билли в его девятнадцать лет. Он улыбнулся, подошел поближе и сказал: – Так это, значит, мемориал мучеников? – Да. – Билли понурил голову. И Эллис повернулся ко второму юноше и протянул руку: – Приятно познакомиться. Меня зовут Эллис. Мы с Билли раньше работали вместе. – А я Дэн. – Билли, как жизнь вообще? – Ничего. – А работа? – Теперь все стало по-другому. Я все еще в ночной смене, и у меня от этого крыша едет. Не знаю, как у тебя получалось там работать. – Это да. – Ты ведь не вернешься? – Нет. – Черт бы тебя побрал. Ты меня подвел. Ты должен был мне сказать, а не этот козел Глинн. Нельзя так обращаться с друзьями. – Я постараюсь исправиться. – С тобой тяжело дружить. Господи. И добавил: – И еще, как хочешь, я оставляю себе твои инструменты. Эллис улыбнулся: – Конечно. Гарви передал их мне. Я передаю тебе. Преемственность, правильно? – Что ты теперь будешь делать? – Еще не знаю, – сказал Эллис. – Тебе надо бы уехать. – Ты думаешь? – Ну да. Взять годичный отпуск. – Ладно, – засмеялся Эллис. – Билли, – тихо сказал Дэн. – Да-да. Нам надо идти. – Идите, идите. Билли вытащил ручку и нацарапал что-то на клочке бумаги: – Вот мой телефон. Позвони как-нибудь. – Обязательно, – сказал Эллис. Они разошлись в разные стороны. Эллис был уже у выхода из парка, когда Билли прокричал его имя. Он повернулся. Билли стоял, высоко подняв руку: – Элл! Иди в Изумрудный город и никуда не сворачивай! «Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной», – распевали Энни и Майкл, шагая под руку по Хиллтоп-роуд. Был июнь 1978 года. Две недели до свадьбы. Майкл организовал мальчишник и девичник, объединив их. Оденьтесь попроще, сказал он. Шорты, сандалии, типа того. Эллис, приотстав, смотрел им вслед. Двери фургона Мейбл были открыты. Майкл развернул большую карту, и ветерок трепал ее края. |