Онлайн книга «Иди на мой голос»
|
Он улыбается: – Вот и не забывайте. Никогда не забывайте». * * * «– Убейте меня. Что страшнее, чем слышать слова, которые шепчет сломленное существо, в изнеможении распростертое на постели? – Просто убейте… Губы обметаны кровавой коркой, глаза, которые он ненадолго открывает, – воспалены. Распухшая, бледная рука хватает мою руку и выскальзывает, падая. – Нет, нет… Я обещал быть с ним, пока не придет врач и не пустит ему кровь, что, как уже ясно, тоже не поможет. Захлебываясь от осознания, прилагая силы лишь к тому, чтобы не провалиться в бездну ужаса, я просто держу обещание. Я сажусь рядом, снова беру его руку, укладываю безвольные пальцы на рвано вздымающейся груди. Если бы я знал, что делать при таких приступах, знал иное лекарство, кроме проклятых кровопусканий, ртути, прогреваний и молитв… – Яд… я так хочу жить… яд… Дурнота сдавливает горло висельной петлей. Я сжал бы пальцы и сделал бы ему больно. Может, я залепил бы ему затрещину в глупой полузвериной попытке привести в чувство. Но я сдерживаюсь и только ласково, как могу ласково, качаю головой. – Остановитесь. Заклинаю, хватит. – Черный человек… Сальери, смотрите, Черный человек здесь… он вольет яд мне в горло… он меня… освободит… Рядом никого. Безумный взгляд смотрит в пустоту у моего левого плеча, потом припухшие веки опускаются. – Снимите, снимите с него маску, Сальери… – Тише. Тише. Сейчас… нет, он уйдет. Мою ладонь обжигает огнем его лба. Он запрокидывает заросший щетиной подбородок, сглатывает. Он страшен в эту минуту, более всего похож на грешников, которых рисуют корчащимися в аду. Но ведь он… Он не заслужил ада. Как никто на Земле, он его не заслужил. И, может, Бог, слыша меня, кладет на его чело свою облегчающую длань, а может, это лишь совпадение, но Моцарт вдруг открывает влажные от выступивших слез, но наконец прояснившиеся глаза. – Сыграйте мне. Просто сыграйте, прошу, прогоните… я так хочу жить… Звуки скрипки прогонят смерть. И пока они еще могут ее прогнать, я буду играть. И неважно, что дальше». * * * «…Его глаза не были пронзительными, их цвет не был ярким. Большие, серо-голубые, водянистые, в опушении коротких светлых ресниц, они не могли надолго на чем-то остановиться. Взгляд замирал, только встретившись с моим, – и все выражение лица разом изменялось, как поверхность озера. На его родине, в Зальцкаммергуте, было много озер. А ведь каждый человек вбирает в себя что-нибудь от места, где родился или долго прожил. Сколько всего во мне: тенистая мрачность Леньяго, солнечная строгость Падуи, умирающая глубина венецианской лагуны. Теперь она умирает по-настоящему. Как и я. Ирония, но именно с его смертью я стал обостренно ощущать приближение своей. А в город скоро прилетит корабль. Мы ждем его со дня на день. Когда мы увидим его наяву, ничто уже не будет прежним». [Артур] И еще одна, последняя, полубезумная. Антонио Сальери стоит на холме близ Дуная и видит корабль. До конца столетия девять лет; оно умирает; новое – еще не рождается. – Вы побледнели, мистер Сальваторе. – Голос графини I. заставил поднять глаза. – Может, вам выйти на воздух? Качая головой, я убрал две тетради и придвинул к себе стопку газет. Я не мог думать о том, что прочел. Не сейчас. – Все в порядке. Мне сразу бросилась в глаза статистика смертей. По данным медиков, за зиму 1791-1792 годов, за один только декабрь, от ревматической лихорадки умерли сотни человек. Глядя невидящими глазами на огромные цифры, я спросил графиню: – А вы верите, что Моцарта убили? Она сняла пенсне, задумчиво потерла переносицу, снова надела. – Вряд ли. Хотя некоторые падки на такие легенды. Настолько, что… – Сами убивают из-за этого? – Помилуйте. – Она рассмеялась. – Я хотела сказать: «записывают себя в непризнанные гении» и выдумывают себе завистников. Но то, что предположили вы, пожалуй, тоже возможно. А еще, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. Моцарт умер молодым даже для того времени. Его могли отравить. Но могли не отравить. Он даже мог сам отравиться. Ведь боль преследовала его с детства, кажется, что-то, связанное с печенью… – Почками. – И он был, насколько я помню, чувствительным, впечатлительным человеком… – Но не слабым. Он никогда не сдавался. – Такая боль оставляет след даже после смерти. Наверное, поэтому все до сих пор спорят о том, как его не стало. Настоящая боль, даже чужая, которую просто наблюдаешь со стороны, не забывается. Никогда. Она вновь уткнулась в карту, а я вернулся к прессе. Сальери преследовали смерти: вслед за Моцартом дочь, сын, жена. Светлым пятном на этом фоне казались лишь упоминания о крепнущей дружбе Сальери и молодого Бетховена – его верного ученика. Потом интересующие меня имена стали вовсе пропадать, погребенные под войнами с Наполеоном. После 1815 года статей тоже было мало. Прочтя наконец опус 1825 года о том, что «отягощенный таинственными грехами» композитор чуть не перерезал себе горло и доживает дни в сумасшедшем доме, а затем найдя и некролог, я через стол подал последние газеты графине. Она кивнула и в ответ придвинула ко мне генеалогические деревья. В родословной Сальери в «нашем» поколении не рождалось женщин, или же данные отсутствовали. Я перерисовал пару веток и взял лист, отображавший генеалогию Моцарта. Здесь я, кажется, нашел что-то. Древо обрывалось на человеке со странным именем Энгельберт. Таким же, кстати, было второе имя Алоиса, единственного сына Сальери. Но… я слышал его где-то еще. – Я закончил. – Что-то ценное? – Она отложила пару газет в сторону. – Трудно сказать, – уклончиво отозвался я, глядя в окно; уже начинало темнеть. – Вы живете в гостинице? Я могу проводить вас. Графиня благодарно улыбнулась. – Не нужно. Я уезжаю сегодня же, вечерним поездом. – Значит, мы едем вместе, поскольку вечерний поезд один. – Подождете меня? Мне осталось немного. – Конечно. Так что там ваш жених? – Жених?.. – Ну, вашей внучки. – А! Как я и говорила. – Она рассмеялась. – Не родня. Даже обидно. [Падальщик] Эгельманн метался по кабинету. Мы – понуро, как провинившийся взвод, разве что не навытяжку, – стояли поодаль. – В 117 по Амери-стрит был взрыв. Живых нет, здание в руинах. Погибло два случайных прохожих и два полицейских, которых я по вашей, мистер Нельсон, просьбе отправил охранять Лавинию Лексон. |