Книга Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры, страница 119 – Найо Марш

— А почему там? — уточнил Аллейн.

На лице Винсента отобразился сложный комплекс чувств: злоба и вызов вперемешку с чем-то, отдаленно похожим на страх. А куда же, мол, ему прикажете тащить тяжеленный ствол посреди глухой ночи? Да и какая разница? Не век ей там лежать, скоро подоспеют бульдозеры, расчистят все это стеклянное безобразие, тогда и от елки ничего не останется. По графику работ это должно случиться со дня на день, в любой момент.

— Уверен, что вы понимаете — все вы понимаете, — почему именно то место, где лежит выброшенная елка, вас просили обыскать особо тщательно, — сказал Аллейн. Предполагалось, что Маулт мог забрести в зимнюю оранжерею и там впасть в забытье. Или даже свалиться туда из окна верхнего этажа, высунувшись через него — по неизвестной причине — слишком далеко.

— Ну и фантазии! — нервно хихикнул Кискоман. А Винсент добавил, что там могла лежать целая дюжина чертовых Маултов, но он бы все равно ни одного не приметил, поскольку и не смотрел: просто сбросил елку и ушел.

— Скажите, — обратился Аллейн ко всей компании, — ведь всем вам частенько приходилось видеть Маулта? То там, то тут. Правильно?

Даже если бы он разговаривал с устрицами, то и с их стороны не встретил бы более гробового безмолвия. Каждый глядел куда угодно, только не в сторону лондонского гостя — и помалкивал.

— Еще раз… — начал старший суперинтендант, как вдруг Найджел неожиданно возопил высоко и гнусаво, на манер бродячего проповедника:

— То был великий грешник в глазах Господа!

— Заткнись! — резко осадил его Мервин.

— Погряз он телом и душой в притворстве, и похабстве, и всякой мерзости!

— Да заткните же его кто-нибудь! — пискнул Кискоман и так сильно дернул обеими ногами, что кошки мгновенно проснулись, возмутились такой бесцеремонностью и спрыгнули на пол. Уилфред этого даже не заметил, он энергично строил Аллейну гримасы, желая показать, что у Найджела капитально поехала крыша. Но детектив невозмутимо уточнил у второго лакея:

— Какой именно мерзости?

— Он полон был коварства и злоумышления, — все той же странной велеречивой скороговоркой пробормотал Найджел, однако, похоже, слова проклятий в его репертуаре уже заканчивались. — До краев, — только и добавил он.

— Злоумышления? На кого?

— На праведных, — быстро выпалил Найджел.

— Это на тебя, что ли? — вставил Мервин. — Заткни уже свой рот.

— Ты сказал больше чем достаточно, Найджел, — вмешался Катберт. — Только накручиваешь себя, а ведь сам знаешь, чем это может закончиться. — Тут он обернулся к Аллейну и прогудел: — Не сомневаюсь, сэр, что вы сами видите, как тут обстоят дела. Мы несколько взбудоражены и, так сказать, сами не знаем, на каком мы свете.

— Все мы мерзки в глазах Господних, — неожиданно объявил Найджел. — И я более прочих. — Губы его дрожали. — Горечью мерзость наполняет чрево мое!

— Чтоб ты ею подавился! — заорал Мервин и добавил крайне брезгливо: — Бог мой, он сейчас разрыдается!

И несчастный Найджел действительно разрыдался: громко, безутешно, закрыв лицо носовым платком, словно чадрой. Только глаза над платком горестно блестели сквозь намокшие бесцветные ресницы.

— Право слово, Найджел, — начал Аллейн, — не надо. Послушайте меня. — Он прервал дальнейшие излияния лакея, уже готовые вырваться из глубин его души. — Послушайте. Вот вы говорите, что мерзки перед Богом, что вы грешник. Ладно. Пусть грешник. Но раз так, быть может, стоит облегчить душу или чрево, или что там у вас наполнено горечью? Освободиться от бремени? Ну же, приятель! Давайте.

Не отнимая от лица платка, Найджел часто-часто закивал.

— Очень хорошо. Прекрасно. Тогда вместо всей этой невнятной чепухи давайте-ка вместе спасем другого грешника, который, как нам всем известно, сейчас, возможно, погибает на морозе.

Найджел высморкался и вытер платком глаза.

— Ну же, — не отступал Аллейн. — Попробуем?

В лакее, казалось, происходила какая-то внутренняя борьба. Он скорбно посмотрел на сыщика и наконец произнес:

— Это кара…

— Маулту? За что?

Между остальными слугами не произошло никакого движения — даже намека на движение посторонний наблюдатель не заметил бы, — но они будто хором, по команде затаили дыхание. Казалось, они с трудом удерживаются, чтобы не податься вперед от волнения.

— Он предавался зеленому змию! — воскликнул Найджел. — А зеленый змий лукав. Чем крепче прикладываешься, тем сильнее разгораются темные страсти.

Вот на эти слова последовала четкая реакция: напряжение в рядах прислуги спало. «Каменные истуканы» словно ожили, задвигали ногами, откинулись на спинки стульев и откашлялись.

— Так дело в этом? — У Аллейна тоже словно отлегло от сердца. — А что скажут остальные? Катберт, вы согласны?

— Если не придавать значения экстравагантной форме высказывания, сэр, — отозвался Катберт, — я бы сказал, что так оно и есть.

— Выпивал, значит?

— О да, сэр. Весьма неумеренно.

— И у вас — у кого-либо из вас — есть причины предполагать, что вчера вечером он тоже принял на грудь больше, чем следовало?

Тут всю прислугу накрыл внезапный приступ словоохотливости. Нет сомнений, что Маулт еще с утра начал закладывать за воротник, наперебой заверяли они. Мервин припомнил, что днем видел, как Маулт воровато выскользнул из столовой, а потом оказалось, что графин с виски в буфете — графин, лично им, Мервином, наполненный совсем недавно, — наполовину пуст. Кискоман выступил с запутанной историей о таинственном исчезновении бутылки кулинарного бренди из кладовой. Винсент сказал, что не уверен, но ему кажется, что от Маулта в облачении Друида исходил сильный запах алкоголя. Катберт при этом хранил покровительственно-олимпийское молчание, но потом и он заметил: весь этот стремительный поток свидетельств по поводу опьянения мистера Маулта, безусловно, заслуживает доверия, и он, Катберт, может только подтвердить их. К тому же, хотя мистер Маулт часто грешил передозировкой спиртного, вчера он просто превзошел самого себя — даже удивительно.

— Как вы полагаете, — спросил Аллейн, — полковнику и миссис Форрестер известна была эта… слабость их камердинера?

— Вот уж тут, сэр, — откликнулся Катберт почтительно-конфиденциальным тоном, каковому, без сомнения, научился еще в метрдотелях, — точно не скажу. Сами знаете, как оно бывает. Могу только охарактеризовать полковника как весьма умудренного жизненным опытом джентльмена.

— Ну а его супругу?

Катберт развел руками и усмехнулся:

— Она ведь дама, сэр! — Под этим если что и подразумевалось, то, видимо, следующее: дамы быстрее и точнее разоблачают тайных выпивох, чем джентльмены.

— Между прочим, — поделился сведениями Аллейн, — у полковника недавно случился новый приступ. Опять, как я понимаю, нелады с сердцем. Причем, вероятно, он сам его, так сказать, накликал: попытался самостоятельно открыть окно у себя в спальне. Причем не заметил, что оно заклинено, и приложил физическое усилие. — Последняя фраза была адресована лично Найджелу, который уже осушил слезы. — Теперь ему лучше, но приступ был серьезный.