Онлайн книга «Атака мертвецов»
|
Фабричные поднялись и вновь попёрли; были они здоровенные, красные, злые, но я защищал честь девушек и был необычайно спокоен и расчётлив: встретил одного ударом наконечника в солнечное сплетение – тот охнул и упал на колени; второму врезал ладонью по уху – он завизжал, уронил картуз и схватился за голову. – Немедленно извинитесь перед дамами. Первый, всё еще сидя в снегу, грязно заругался, но товарищ заткнул ему рот ладонью и прохрипел: – Виноваты, барин, сглупили-с. Не повторится. – Извинения приняты, господа. С Рождеством. Я повернулся и пошёл к курсисткам; и только сейчас почувствовал, как бешено колотится пульс, не хватает воздуха, а руки дрожат. – Какой вы! – сказала Дарья, восхищённо глядя на меня. – Какой вы, Николай, бессердечный, – резко продолжила Ольга, – они – несчастные люди. Приехали из деревни, бросив свои семьи; хозяин держит их в грязном бараке, больше похожем на хлев, по двадцать человек на пяти квадратных саженях. Друг у друга на головах, клопы, вши; работа по двенадцать часов, тяжёлая и опасная, в чаду и жаре литейного цеха, или наоборот – на морозе; мизерную плату отбирает мастер, штрафуя за всякий пустяк. На свои копейки напились в честь праздника – и на тебе! Схлопотали палкой. – Но как же! Они ведь оскорбили вашу честь своими грязными намёками. – Ничего страшного, мы бы не переломились. Зато лишний раз не проявили бы своё барство, своё сословное презрение. – То есть надо было звать городового? Корф молча оглядела меня сверху донизу, будто ледяной водой окатила. Сказала презрительно: – Неужто вы способны ябедничать полиции? Не ожидала от вас, Николай. – Да я никогда, – растерялся я, – наоборот, решил всё сам, как и должно с хамами, оскорбившими честь… – Прекратите про честь! Пролетарии – как дети; не они виноваты, что ведут себя так. Условия их жизни, отсутствие культурного воспитания – не их вина, а наша! Мы должны обеспечить им достойную жизнь, сражаться за их права, которые они по темноте своей даже не осознают! Признаться, я растерялся от такого напора; обвинения были несправедливы, – но я не знал, как им возражать. Прозвучали бы они из иных уст – я бы, возможно, нашёл аргументы, но ведь это была Ольга… – Хорошо, – сказал я примирительно, – в следующий раз я обязательно уточню, пора уже вас защищать от убийцы с ножом или поинтересоваться прежде, сколько классов церковно-приходской школы он окончил. Дарья фыркнула; Ольга же сказала ледяным тоном: – Не смешно, Николай. Извольте вернуться к этим несчастным и извиниться за то, что их ударили. Настала пора вскипеть мне: – Извиняться перед пьяным быдлом за то, что поставил их на заслуженное место? Никогда! – Не смейте называть их быдлом! – А кто они? Быдло и есть. – Вы вновь произнесли это слово! Ещё раз – и мы поссоримся навсегда. Я медленно остывал – как остывает орудийный ствол после выстрела. Кивнул: – Хорошо, я обещаю больше никогда его не говорить. Но и извиняться… – Не перед кем, – встряла Дарья, – убежали ваши мастеровые. Я проводил девушек до Третьей линии – у них там были какие-то посиделки с однокашницами; за весь путь мы не проронили больше ни слова. Всё праздничное настроение куда-то испарилось. На всенощную я не пошёл, сославшись на плохое самочувствие; тётушка и не настаивала. Зашёл в свою комнату. Лёг не раздеваясь. Ветви тополя деликатно скребли в оконное стекло, будто пытаясь утешить меня. * * * 3 января 1905 г., Санкт-Петербург Спал я плохо: мучила мысль, что мы поссорились навсегда; что никогда больше не случится совместная прогулка, её лёгкие шаги рядом, её смех, сияющие глаза и случайно выбившийся из-под шапочки локон на моей щеке… Так прошла неделя; совершенно незаметно минул Новый год. Я уходил из дома пораньше, чтобы не встретиться с ней ненароком в коридоре. Бродил по праздничному городу в ледяной тоске. Или запирался в своей комнате, стараясь отвлечься чем угодно – решал математические задачи, писал заданное на каникулы латинское сочинение. В тот день я сидел в папином кабинете и читал. Меня удивил деликатный стук: ни тётя Шура, ни Ульяна не стали бы спрашивать разрешения. – Войдите. Это была Ольга. Как ни в чём не бывало села рядом, болтала что-то про весёлую вечеринку с граммофоном, шарадами и фантами. – Жаль, что вас не было с нами, Николай. Меня вдруг объяла ревность: она танцевала с кем-то, смеялась; её тонкие пальцы лежали на чужом плече. Думать так было глупо – и это ещё больше злило меня. – Я не танцую. Пустая трата времени. – Верно, – неожиданно легко согласилась она, – гораздо интереснее хороший разговор о важном и волнующем. – О мистических романах мадам Крыжановской? – ядовито поинтересовался я. – Это дурно, Николай. Ольга рассердилась – и сделалась премиленькой. – Дурно, что вы так думаете обо мне. В нашем ханжеском обществе принято считать женщин существами второсортными, неспособными на серьёзные мысли. Вы не видите в нас равных, подсмеиваетесь; вы давно определили, что наша единственная судьба – это детская, пяльцы и дурацкие слезливые романы про несчастную любовь, принцесс и храбрых рыцарей. А времена изменились! И вам, мужчине вроде неглупому, придётся с этим смириться. Я промолчал, удивлённый натиском. Но больше ошарашенный её словами про меня. Надо же, я – не сопляк-пятиклашка, а мужчина! – Ладно, не будем ссориться. Что теперь читаете? – Вряд ли вас заинтересует. Учебник для флотских минёров. Сейчас – главу о взрывателях. – Ударных или гальванических? – живо спросила она. – Согласитесь, что использование растворения сахара в морской воде для предохранителя было остроумным решением. Надо ли говорить, что я был поражён? Потом она болтала про нитроглицерин и динамит, про гремучую ртуть и возможность собрать бомбу или зажигательный снаряд из подручных материалов, приобретённых в аптеке и москательной лавке; я только хлопал глазами. – Дадите почитать? На обложке был номер и штамп «Для внутреннего пользования»; но я ответил: – Конечно, если обещаете, что не станете выносить её из дома. – Да-да. Скажите, Николай, а завтра у вас будет свободное время? Я предполагаю совершить опасное путешествие, и лучше спутника, чем вы, мне не найти. До сих пор не забуду, как вы легко разобрались с теми двумя громилами. Я, кажется, не поблагодарила вас? Но это легко исправить. |