Онлайн книга «Оглашенные. Четвертое измерение»
– Мембрана из бифштекса?.. Ха-ха. Нет заповеди «Не ешь», есть заповедь «Не убий»… Почему число заповедей не соответствует числу смертных грехов?.. – Если это чревоугодие, если ты торчишь на этом мясе, только тогда это смертный грех… Надо страстно хотеть съесть человека! – Чревоугодие – это не гурманство… – Человек как башня… Недаром прямоходящий, вертикальный… Зверь – тот всегда очи долу… Башня же у нас – с дырами: рот, нос, глаза, уши, прочее. Семь дыр для семи грехов… Дыры вооружены мембранами… Заповеди, запреты, табу, целомудрие… Если мембрана прорвана, человек разгерметизирован – в дыру свободно входит искушение, грех, зло, дьявол… Вот именно он штурмует… Тараны, приставные лестницы… Поджог… Человек возгорается изнутри… Пожар… Башня пылает… Из окон и бойниц сыпятся искры и вырывается пламя… У Брейгеля эти башни, у Босха… сколько хотите… – Соответствует ли количество дыр числу грехов? – Если считать пару за единицу, то – шесть. А грехов – семь. – В глазах нет дыр. – В детстве я был уверен, что зрачок – дырочка, даже пробовал перед зеркалом иголочку туда ввести… – Ну и как? – Побоялся. В зеркале всё наоборот. – Человек несовершенен, потому что должен себя совершить. Сам. С Божьей помощью, конечно. Это не приговор – быть человеком, а назначение. – Не хотите же вы сказать, что человек – это профессия? – Именно что хочу. – Профессия… назначение… башня… еще скажите: скудель греха. Дыры… Прав доктор: червь изобрел наше тело. – Я раб, я царь, я червь, я бог!.. – Дыры же – две. В одну входит, в другую выходит. – Человека же два… Един был мытарь, а другий фарисей… – Вы фарисей, Павел Петрович! – Это я-то?! Да кто больше мытарствовал моего!.. – Это все равно, в какую дыру вам гордыня залетит. Нечем хвастаться. Нынче фарисей куда больше мытарь, чем вы. Фарисей стал мытарем, а мытарь – фарисеем. – Два человека вошли в храм… – И оба не вышли. – Нет, именно оба вышли. Два мытаря вошли в храм, а два фарисея вышли. – И получился Прометей! – Не Прометей, а Данко. Прометей был до Рождества Христова. – А пошли бы вы… со своим прогрессом! Колесо, огонь, рычаг… Рабство – вот единственное изобретение человека. – Прометей изобрел не огонь, а самогонный аппарат. Поэтому у него были нелады с печенью. Цирроз – в переводе «орел». – С какого? – С медицинского. – «Сидеть орлом» – оттуда же? – Не исключено. Пьянство – это чревоугодие? – Спорный вопрос. «Ешьте, пейте. Это тело мое и кровь моя…» Кто сказал? – С одной стороны… – С одной стороны не бывает. Дыры же – две… – Только одна сторона и есть. Как там? «Пока не станет живое мертвым, а мертвое живым…» – Внешнее – внутренним, а внутреннее – внешним… – Мужчина – женщиной, а женщина – мужчиной… – И это уже было?.. – А как же. Все – было. Это вам только кажется, что вы выворачиваетесь наизнанку, – не видать вам Царствия Небесного, как своих ушей! – Ухо-то хоть – дырка? – Молотите черт знает что, а сами отняли мясо у детей, вино у стариков, а фрукты у обезьян!.. И Бога своего вы съели. – То есть как съели? – Буквально. Как тело. Он опустился, и вы его съели. – Заткнешься ли ты наконец?! – Съели! съели! Я рванул за ним. Он ломился сквозь кусты с треском зверя, уходящего от погони. Крупный экземпляр, однако… Вдруг стихло, стемнело, на четвереньках я шарил вокруг, словно очки потерял. Вдруг слышу… На четвереньках, всхлипывая, некрасиво отставив задницу, уткнувшись мордой в прелую листву… – Господи! если я формула, то проклинаю тебя, чтобы продолжать верить в тебя. – Господи! если тебя нет, то проклинаю тебя, чтобы ты был хотя бы в проклятии моем. – Господи! если ты есть и я не формула, то не слишком ли это много для счастья?.. «Все именно тогда произошло…» – вспомнил я, скрипя колесами по шоссе. Пустыня продолжалась. Песок летел все крупнее и все звонче бил в стекло. И тогда, сравнивая ту тишину и эту, тот шорох опавших листьев с этим шепотом песка, то ожидание и это – и находя их одинаковыми, я понял, что я жду и чего. В моем невоенном мозгу такая догадка была ослепительной: я их так же никогда не видел на воле, танков, как и обезьян… Я понял, что передо мной по шоссе прошли танки. Это они перемолотили асфальт и подняли в небо пыль и песок… Именно тогда все произошло. Он порывался на тот берег с ящиком продуктов, кормить обезьян. Павел Петрович учил блевать доктора Д., Валерий Гививович обнимал Миллион Помидоров… А у меня в глазах стояла пылающая башня, из всех дыр которой вырывался огонь, и была эта башня – гостиница «Абхазия». Рукописи замечательно горят, и пожар начинается с рукописи! Особенно когда вокруг нее такая большая фанера… На обратном пути Павел Петрович еще что-то доплетал об опустившемся Боге. Что поскольку мы не исполнили назначения, а Он уже дал нам свободу выбора, то Он уже не в силах ни вмешаться, ни поправить, но и не снимает с себя ответственности. Он послал нам Сына своего, и мы не поняли, мы отчислили Ему небеса и храмы, а сами продолжали. И Ему ничего не оставалось, как разделить нашу участь, спуститься к нам и раствориться в нас. В этом смысле Он среди нас. И может даже, один из нас. И мы никогда не знаем, с кем имеем дело, при встрече с каждым человеком – не исключено, что с Ним… А я понимал, что все кончено, что сгорела не просто гостиница и не просто рукопись, а живые души… Империя кончилась, история кончилась, жизнь кончилась – дальше все равно что. Все равно, в какой последовательности будут разлетаться головешки и обломки и с какой скоростью. Как-то все стало слишком ясно, про будущее. Безразлично. Безразлично, что теперь будет. Потому что того, что было, уже не будет никогда. Когда исчезает то, что было, вместе с ним исчезает и то, что будет, потому что в том, что будет, не будет содержаться и атома от того, что было. Тебя не будет. Какая разница. И когда я наконец увидел первый танк, и когда я увидел догорающую «Абхазию», когда я уперся в этот бронебархан, и когда жар пожара остановил меня, то ли песок попал в глаза, то ли дым, – но мне стало настолько все равно, настолько не жаль себя, что я заплакал. – А ты, браток, жаден… – услышал я обрыдлый голос. – Ты только что сказал: тщеславен! – возмутился я. |