Книга Последние Девушки, страница 40 – Райли Сейгер

– А если Крейгу не понравится?

Куинси вспомнила недавние слова подруги о том, что у Крейга и без нее полно вариантов. Она прекрасно знала и о чирлидершах, которые вешались на него после игр, и о болельщицах, выкрикивавших на стадионе его имя. Любая из них с превеликим удовольствием займет ее место, если Крейг в ней разочаруется.

– Не волнуйся, понравится, – успокоила ее Жанель, – в конце концов, он же парень.

– А если не понравится мне?

– Понравится, хотя и не сразу. К этому надо привыкнуть.

Куинси ощутила в груди трепет, будто там махала крыльями даже не бабочка, а маленькая птичка.

– И долго надо привыкать?

– Да все будет в порядке! – заверила ее Жанель. – Давай-ка лучше покажи, как на тебе сидит платье.

Куинси взяла в руки платье, белый шелк нежно защекотал ее обнаженные ноги. Когда она надела его на себя и расправила на плече складку, подруга спросила:

– А как тебе Джо? Он по-своему привлекательный, правда?

– Он стремный, – ответила Куинси.

– Он загадочный.

– Что практически одно и то же.

– Ну хорошо, я думаю, он загадочный. И сексуальный.

– И несвободный, – добавила Куинси. – Ты забыла, что у него девушка?

Теперь уже Жанель закатила глаза:

– Да какая разница.

– Просто знай, что мы все не хотим его здесь видеть. Мы его терпим только потому, что у тебя день рождения.

– Принято к сведению, – ответила Жанель, – не волнуйся, он у меня не будет сидеть без дела.

Окончательно победив платье, Куинси попятилась к Жанель, и та застегнула молнию. Обе пристально уставились на ее отражение в зеркале. Хотя платье облегало тело Куинси больше, чем ей обычно нравилось, Жанель была права – в нем она действительно выглядела сексуально.

– Вау, – сказал Куинси.

Жанель присвистнула.

– Ты так круто выглядишь, что я и сама бы тебя трахнула.

– Спасибо. Я об этом подумаю.

Жанель что-то подтянула, поправила лямку, разгладила рубец и расправила на плече Куинси складку.

– Идеально.

– Думаешь? – спросила Куинси, хотя и без того знала, что все действительно идеально.

Но ее все равно снедало беспокойство.

– Что такое? – спросила Жанель.

– Будет больно, да?

– Да, больно, – со вздохом согласилась Жанель, – но и приятно.

– А чего больше – боли или наслаждения?

– Это странно, но они неразделимы.

Куинси посмотрела в зеркало, заглянула себе в глаза и увидела в них страх, от которого на душе стало неспокойно.

– Ты уверена?

– Поверь мне, – Жанель обняла Куинси сзади, тесно прижалась к ней и сказала: – Разве я стала бы тебя обманывать?

16

Куп настаивает на том, чтобы проводить нас до дома, хотя мы с Сэм можем прекрасно и сами о себе позаботиться. Минувшая ночь доказала это со всей очевидностью. Сэм идет вровень с ним, ступая в ногу.

Я медленно тащусь сзади, подставив лицо солнцу. Стоит жаркий солнечный полдень – прощальный поцелуй бабьего лета перед тем, как зима медленно вступит в свои права. Под теплыми лучами синяк на щеке слегка пульсирует. Воображение рисует, как он краснеет все больше и явственно проступает на коже. Я хочу, чтобы Куп повернулся и наконец его заметил, озабоченно распахнув глаза. Но они с Сэм идут на два шага впереди, по-прежнему в ногу – даже когда поворачивают за угол Восемьдесят второй улицы.

И тут же застывают как вкопанные. А вслед за ними и я.

У входа в мой дом явно что-то происходит. Там собралась толпа журналистов – такая огромная и буйная, что мы замечаем ее за два квартала.

– Куп, – произношу я слабым голосом, слабым отзвуком моего обычного я, – здесь что-то не так.

– Реально, – отвечает Сэм.

– Не суетитесь, – говорит Куп, – мы не знаем в точности, зачем они здесь.

Зато я знаю. Они пришли за нами.

Я лезу в сумочку и достаю телефон, который выключила, когда мы с Сэм вышли из квартиры. Он возвращается к жизни взрывом оповещений. Пропущенные звонки. Новые письма. Непрочитанные смс. Я начинаю их пролистывать, пальцы немеют от беспокойства. Многие номера мне не знакомы, это, по-видимому, журналисты. Я узнаю лишь телефон Джоны Томпсона. Он звонил три раза.

– Надо уходить, – говорю я, зная, что через какую-то минуту они нас засекут, – или взять такси.

– И куда на нем ехать? – спрашивает Сэм.

– Не знаю. В офис Джеффа, в Центральный Парк, куда угодно, только подальше отсюда.

– Мысль неплохая, – соглашается Куп, – это даст нам время понять, что происходит.

– К тому же они не будут торчать здесь вечно, – я прищуриваюсь на толпу, которая, кажется, за последние полминуты стала еще больше, – или будут?

– Я так долго ждать не собираюсь, – бормочет Сэм.

Она устремляется вперед, прямо к журналистам. Я хватаю ее сзади за блузку и дергаю, пытаясь остановить, но бесполезно. Шелк выскальзывает из моих пальцев.

– Сделай же что-нибудь, – говорю я Купу.

Он смотрит ей вслед, прищурив голубые глаза. Не могу точно сказать, встревожен он или восхищен. Вполне возможно, и то и другое. Но я не испытываю ничего, кроме беспокойства, и поэтому бросаюсь вслед за Сэм, догоняя ее в тот самый момент, когда она подходит к моему дому.

Журналисты, конечно же, нас замечают: все головы поворачиваются в нашу сторону почти одновременно. Стая стервятников, увидевших на дороге только что сбитое автомобилем животное. Люди с телевидения притащили с собой операторов, и теперь те толкают друг друга, стараясь занять наиболее выгодную позицию. У них под ногами копошатся фотографы, щелкая затворами.

Среди них и Джона Томпсон. Неудивительно. Подобно остальным репортерам, при нашем приближении он выкрикивает наши имена. Будто близко с нами знаком. Будто ему до нас есть какое-то дело.

– Куинси! Саманта!

Видя перед собой стену камер и микрофонов, мы пятимся назад. На плечо ложится чья-то рука, сильная и тяжелая. Мне даже не надо поворачиваться, чтобы понять – это Куп, который наконец тоже присоединился к нам.

– Отойдите, ребята, – говорит он, обращаясь к журналистам, – пропустите их.

Сэм пробивается вперед, яростно расталкивая толпу, чтобы проложить себе путь, совершенно не заботясь о том, кому от нее достается.

– Отвалите, козлы сраные, и не донимайте нас своими сраными вопросами, – говорит она, прекрасно понимая, что с озвучкой в виде таких слов запись никогда не выйдет в эфир, – нам нечего вам, засранцам, сказать, хрен вам всем в зубы.