Книга Устное народное творчество пациентов (сборник), страница 36 – Наталья Нестерова

– Отлично. У меня ай-кью зашкаливает.

– Другое место у тебя зашкаливает, – говорит она не с осуждением, а с доброй печалью.

Супервумен, то есть отличная тетка! Почему мама раньше нас не познакомила? Я бы Лизу быстро наставила на путь истинный. У меня от бабушки страсть вмешиваться, куда не зовут, и давать советы, которых не просят. Но еще не все потеряно.

– Есть у тебя, – допытываюсь, – в группе детишки разведенных родителей, которых папаши забирают?

– Колю Сидорова по пятницам папа берет, а Настеньку Хворостовскую отец по понедельникам приводит, – послушно перечисляет Лиза, не понимая, куда я клоню.

– Какие они из себя?

– Коленька непоседа, а Настенька…

– Я про отцов спрашиваю.

– Колин папа тренер по плаванию, – гордо произносит Лиза, словно имеет отношение к его спортивным рекордам.

– Значит, так. Со следующей недели начинаешь Сидорову его ребенка нахваливать. Мороси без остановки. Если у мужчины есть наследничек, не обязательно искать путь к сердцу через желудочно-кишечный тракт. Знаешь, скольких я отвадила, которые под папу клинья забивали? И маму всегда предупреждаю: «Тетя Юля сказала, что я хорошая девочка. Держи ухо востро!»

– Катя, иногда ты так выражаешься! Я тебя не понимаю.

– Не важно. Как говорит моя бабушка, можешь меня не слушать, но сделай, как я говорю.

Похоже, какой-то позитивный процесс в башке у Лизы пошел, потому что она спросила:

– А как же Родя? Родион Сергеевич?

– Не парься!

– Что?!

– Отпадет пиявка, я тебе обещаю.

* * *

Рыбаки вернулись с позорным уловом – три рыбешки меньше моей ладони. Вдобавок гости обгорели, причем не по-родственному, а в разных местах. У Родиона Сергеевича распухли и покраснели уши, а у Славика нос превратился в панцирь вареного лобстера.

Отца я деморализовала после сытного и вкусного обеда. Родион Сергеевич развалился в тенечке на шезлонге. Пузо поудобнее расположил и пыхтит, подремывая. Подхожу и на чистом глазу, проникновенно, насколько хватает актерского мастерства, заявляю:

– Я вас очень! Очень-очень уважаю! Можно подумать, ему каждый день симпатичные девушки подобные вещи говорят! Зевнул протяжно:

– Спасибо, детка!

Не врубается, окорок. Набираю в легкие воздуха и быстро, как бы волнуясь, говорю:

– Когда Лиза случайно по пальцу ножом стукнула, вы склонились и поцеловали ее ранку Как это мужественно! Как благородно! Вы же знаете, наверное, что у нее СПИД, вернее, ВИЧ-инфекция, которая передается через кровь и сперму Я вас очень! Очень-очень уважаю!

Дошло. Без талька побелел, включая лысину, только красные уши как ручки у кастрюли торчат. Я развернулась и потрусила прочь. На очереди сын.

Живодер. Сидит за домом, ловит жучков и отрывает бедным лапки. В другой ситуации я бы сама ему кое-что оторвала, но только не сегодня.

– Как тебе Лиза? – присаживаюсь рядом.

– Никак.

– Правда, она добрая и красивая?

– Нормальная.

Понятно, лишнее слово из него не вытащишь, словарный запас неандертальца. Или кроманьонца? Не помню, кто из них вторую сигнальную освоил. Точно – не Славик. У него в голове две извилины и несколько оттренированных умений, вроде плевков.

– Слабо, – спрашиваю, – тебе до яблони доплюнуть?

Оживился, напрягся, доплюнул. Он потом еще у меня минут пять «стрелял» по указанным мишеням. Это называется установить эмоциональный контакт. У меня даже с папиными подопытными кроликами получается. Иной раз они лапы отбросить собираются, а я приду, поиграю с ними – оживают и к морковке тянутся. А папа еще говорит, что нам с бабулей одна скромность на двоих досталась, то есть очень мало. Но это я отвлеклась. Я о Лизе с пацаном поговорить хотела.

– Она очень хорошая, – рассказываю, – хоть и с отклонениями.

– Шиза? – поражается он.

– Нет, только заскок. У нее в детстве два брата-близнеца были. Гриша и Федя. Утонули в ванной по ее недосмотру. И теперь Лизка вбила себе в голову, что они в котов превратились и по ночам к ней в дом приходят. Я тебя как человека прошу: станет она уговаривать форточки не закрывать, ты не сопротивляйся. Ладно?

– А я чё? Мне по фигу.

– Значит, договорились.

* * *

К вечеру ответную телеграмму от моих родителей принесли. Их на туфте не проведешь. Пять лаконичных слов: «Пусть рожает целуем мама папа».

– Кто собирается рожать? – не понял Родион Сергеевич.

– Э-э-э, мэ-мэ-мэ, – заблеяла Лиза и беспомощно на меня уставилась.

Прихожу на выручку:

– Если из вас никто рожать не собирается, то мучиться буду я.

Честно говоря, мне немножко стыдно. Поэтому я за Пушкиным прячусь:

Родион Сергеевич и Славик на меня с уважением посмотрели. За беременность или знание классики? А попробуйте ее не знать, когда бабушка специалист по басням в русской литературе девятнадцатого века.

Но вообще-то Славику и его папаше более всего хотелось смыться с дачи, на которой живут инфицированные сумасшедшие и школьницы на сносях. Не уехали потому, что Лиза перед ними только что на пузе не плясала.

Спать их положили в той комнате, где я предыдущую ночь провела. Лиза в другой комнате, а я между ними на веранде. Лиза пять раз попросила форточку не закрывать, предупредила, что котики придут.

Славик нахально хихикал, но потом ему стало не до смеха. По-хорошему, пацану можно было посочувствовать. Я сама чуть от страха не свихнулась прошлой ночью.

Представьте декорации. Деревенское окно, полная луна как большое серебряное блюдо, тени деревьев колышутся. И тут появляется нечистая сила – силуэт громадного котяры, ну вылитый черт. Он бесшумно запрыгивает на форточку, секунду пережидает и летит вниз. Следом второй черт тем же манером в дом залетает.

Для надежности я Славикову раскладушку под окно поставила, чтобы Гриша и Федя прямо на него приземлялись.

Славик заорал басом, а потом на фальцет сбился. Некоторое время он в темноте бесновался и, видно, на котов наступал – те орали как резаные. Что-то там падало, грохотало на весь дом. Затем все на веранду вывалились. Я быстренько свет включила. Родион Сергеевич в ситцевых трусах семейных, Славик – в белых трикотажных на резинке. Отец пытается сына поймать, а тот носится кругами и вопит:

– Духи ее мертвых братьев!

Лиза из своей комнаты выскочила в ночной рубашке с оборками, вроде бабушкиного платья Мальвинского.