Онлайн книга «Музыка ночи»
– Которая сломила многих, но не все они стали убийцами. – Вы правы. Но необходимо понимать обстоятельства, которые могли их породить. – Неужели? Куэйл тягостно вздохнул. Возможно, детектив был не столь достоин его внимания и интереса. – Теперь насчет детей, – произнес Куэйл. Хассард пошевелился в кресле. – Что именно? – Я слышал, они были… с особенностями. – У них был рахит. – Не рахит, а кое-что похуже. Она были едва ли не мутантами. – Что за вздор! – А вздор ли то, что вы их до сих пор не идентифицировали? Или что они были без родителей и опекунов и никто не вызвался востребовать их тела? – Но ведь это их уже не вернет к жизни, не так ли? – насупился Хассард. – Извините за дерзость, мистер Куэйл, но впечатление такое, будто вы чуть ли не сомневаетесь, что руки Сотера вообще замараны. – Я адвокат, – напомнил с нажимом Куэйл. – Задавать вопросы – мой долг. – А мой – найти убийцу… и его сообщника. – Сообщника? Интересно. – Прежде чем экономка вызвала полицию, кто-то проник в дом. Сотер в своей рукописи утверждает, что забаррикадировал двери, а затем заперся в тайной комнате Молдинга. Однако на момент прихода экономки парадная дверь оказалась открыта, равно как и вход в ту комнатушку. В обоих случаях они были вышиблены снаружи. Мы нашли отметины. – И какие же? – Вначале мы решили, что они сделаны ломом. Но теперь более вероятной считается версия насчет грабель или другого инструмента с зубьями, способными царапать дерево. Мы допросили землекопа, но выяснили, что в те часы он не покидал дома, что подтверждает его семья. – Зубья, – задумчиво пробормотал Куэйл. Он вытянул правую руку и согнул пальцы, оглядывая свои безукоризненно отполированные ногти. Хассард заметил его жест, но ничего не сказал. – А книга, про которую писал Сотер? – спросил Хассард. – Которую он сжег? – Да, – рассеянно кивнул Куэйл. – «Разорванный Атлас». – Ее следов мы в камине не нашли. – Но это же книга, – пожал плечами Куэйл. – Им свойственно сгорать. – Действительно. Хассард постучал карандашом по блокноту. – Скажите откровенно: вы считаете Сотера безумным? – осведомился он. – Повторяю, по моему мнению, он был чрезвычайно восприимчивым. – Если верить его рукописи, он считал, что часы идут назад, а измерения нашего мира меняются. Приписывал какие-то чудовищные последствия аварии поезда, из-за которой порушились телеграфные столбы. – Я помню другого Сотера – с добрым нравом. – А вы в курсе, что месяц назад он наведывался к генералу сэру Уильяму Палтни и устроил там форменный скандал? Хорошо, что генерала не оказалось дома, а то кто знает, чем бы все кончилось? Может, и еще одной жертвой. – Впервые слышу!.. Хотя поверьте, Сотеру до Палтни дела особо не было. Во всяком случае, он не питал насчет него ни иллюзий, ни бурных чувств. – Племянник Молдинга в беседе со мной придерживался иного мнения. – Мистер Себастьян Форбс, – неприязненно сказал Куэйл, – ждет не дождется, когда сможет заполучить огромное наследство. Вскоре решатся дела по состоянию Молдинга, и он озолотится. – Мистер Форбс сетует, что как душеприказчик его дяди вы не очень-то расторопны в улаживании деталей, позволяющих ему вступить в наследные права, – парировал Хассард. – Правда? – выгнул брови Куэйл. – Как странно. Ограничимся тем, что мистер Форбс непременно получит все, что ему причитается. Как только наступит срок. Хассард хотел что-то сказать, но прикусил язык и спрятал блокнот во внутренний карман. – У нас все? – вежливо спросил Куэйл. – Пока да. – Простите, что не смог быть для вас более полезным. Хассард выдавил улыбку. – А вы и впрямь так считаете? – Вы очень циничны, даже для детектива. – Наверное. Уменя есть еще один вопрос, последний. Который меня, признаться, волнует. – Задавайте. – Вы верите в то, что Сотер мертв? Куэйл задумчиво помолчал и наконец произнес: – Я верю в то, что здесь, на этой земле, мы не найдем Сотера целым и невредимым. – Оригинальный ответ. – Вы так считаете? – усмехнулся Куэйл. – Давайте-ка я вас провожу. Лестница у нас здесь шаткая. * * * Омут ночи становилcя все глубже. Когда призрачный нимб света, различимый сквозь портьеры Куэйла, погас, сам юрист очутился во дворе. Он прошел по булыжникам, отпер какую-то дверь (та находилась как раз напротив его конторы) и аккуратно прикрыл ее за собой. Проверять, нет ли за ним наблюдения, он не стал, поскольку обладал прямо-таки сверхчувствительностью. Ведь он варился в этой среде уже долгое время, а впереди него расстилалась бесконечность. Он поднялся по крутым ступеням в свое уютное жилище: столовую, совмещенную с библиотекой гостиную, кухоньку и спальню (главное место в опочивальне занимала массивная дубовая кровать того же оттенка и винтажности, что и письменный стол в кабинете). Опять же, получи мифический наблюдатель, располагающий и временем, и особым интересом к укладу жизни адвоката Куэйла, разрешение на вход и обладай он достаточной проницательностью, он бы, возможно, обнаружил кое-что любопытное. Парадоксально, совокупная площадь квартиры Куэйла изрядно превышала пространство, ограниченное стенами. Пожалуй, потенциальный соглядатай был бы весьма изумлен данным фактом. Большинство трудов на полках было посвящено юриспруденции, а между ними вкраплениями виднелись фолианты по оккультизму. Книги эти были уникальны: среди них имелись даже трактаты, проклятые церковью из-за своего непотребства и черной греховности. Правда, один том находился не на полке. Он стоял на пюпитре – обложка обуглена, страницы почернели. Когда Куэйл переступил порог, часть обложки вытянулась – и кусочек за кусочком, дюйм за дюймом начала прорастать в разные стороны. «Атлас» восстанавливал себя совершенно самостоятельно. Куэйл отложил принесенные бумаги и освободился от шарфа, а затем и от пиджака. Он направился к вделанной в стеллаж двери, открыв которую (представим, что сие в принципе возможно) незваный гость просто бы вперился взглядом в голую стену. Но Куэйл лучше других знал устройство вселенной: то, что ты видишь, не всегда соотносится с тем, что действительно существует. Вытащив из брючного кармана ключ, он вставил его в скважину и повернул. И хотя Куэйл сделал лишь один-единственный оборот, до него донесся звук срабатывания множества замков – прерывистое, шелестящее эхо почти бесконечного числа медленно размыкаемых дверей. |