Онлайн книга «Кофе на утреннем небе»
Алиса: Ты меня не догоняешь. Максим: Подожди, сейчас переключусь на четвёртую. Я понял про детей. Но учти, размножаться будем в благоприятном месте. Алиса: Сегодня как раз получила оттуда письмо. Максим: От кого? Алиса: От тебя. Максим: Я вроде бы не писал. Алиса: Когда шла по аллее, оно упало мне прямо в руки, жёлтое, скукоженное письмо. Я сразу всё поняла: жёлтый – цвет расставания и измены. Ты сожалеешь, ты мёрзнешь от одной мысли, что я уйду, ты до сих пор сохнешь по мне. Знаешь, что я с ним сделала? Скомкала и в урну. Максим: Чувствую себя гербарием. Алиса: Усох от любви? Максим: Как ты с ним рассталась? Алиса: Безболезненно. Максим: Значит, заранее побеспокоилась об анестезиологе? Алиса: Мне нужен художник, а не анестезиолог. Я люблю его. Максим: А он? Алиса: А он любит вино. Максим: Понимаю, не хочешь быть закуской. Алиса: С умными женщинами легко: их можно брать, пока они думают. Максим: Что ты думаешь по поводу того, что очень много великих художников с психическими расстройствами? Алиса: В голове все расстройства от недостатка красок. Надеюсь, ты не про себя? Максим: Точно, купи мне холст 30х40, карту мира и карту звёздного неба. Может, всё же лучше анестезиолог? Алиса: Дурак. Жду тебя. Лю. Алиса оставила телефон на столе и взяла забытый дневник: Странное осеннее билось в окно, то ли настроение, то ли животное, сотворённое из опавших листьев лета, из безнравственных порывов ветра, из прозрачного холода отношений. С одной стороны, мне хочется плюнуть на всё и начать новую жизнь, может быть, даже в новой стране, с новыми людьми… Но с другой – зачем я тогда сегодня делала уборку? Воскресенье – непутёвое дитя субботы и понедельника, – написала она чуть ниже и добавила: – Было весело заниматься любовью с утра, особенно в понедельник, особенно, когда опаздываешь на работу, особенно с тем, в ком души не чаешь. Да, на чай времени сегодня не осталось. * * * Максим: Тебе с чем чай? Алиса: Лучше вино. Максим: Останешься сегодня? Алиса: Не, я люблю спать дома. Иногда я не нахожу себе места даже дома, не то что в гостях. А когда меня пытаются положить, вовсе начинаю чувствовать себя вещью. Максим: Вроде как собиралась. Алиса: Да. Даже бельё белое надела. Максим: А я красное вино к антрекотам. Алиса: Почему вино подбирают к еде, а не к белью? Максим: Вино будем менять или бельё? Алиса: Пойми, что женские капризы – это коралловые рифы, за которые ты можешь ухватиться, чтобы не утонуть в океане моих чувств. Максим: Я понял, значит, и то и другое. Признаю, твои коралловые рифы бесценны. Сплю и вижу, когда ухвачусь. Алиса: Люди бесценны – пока на них не навешают ярлыков. Максим: Ты опять про бельё? Алиса: Скоро начну кусаться. Максим: Скорее бы уже. Алиса: Давай завтра. Максим: Не скрою, что иногда после таких слов я от тебя устаю. Алиса: Ничем не могу помочь, моя скамейка запасных пуста. Так что играй. Думаю, тебе надо перейти из защиты в нападение. Максим: Ты ангел. Алиса: Нет, я тренер. Максим: Ангел-тренер. Алиса: Да, хватит заливать, какой я ангел? У меня и крыльев-то нет. Максим: С такими ногами зачем тебе крылья! Алиса: Чтобы скакать. Максим: Для этого точно крылья не нужны. Алиса: А что нужно? Максим: У меня есть сыр. Козий. Алиса: Козий я не люблю. Максим: Почему? Алиса: Так. Напоминает одного козла. Живёшь-живёшь с человеком, а потом понимаешь, что он – животное. Максим: Бросай, пока не подсела. Алиса: Как? У меня к животным любовь особая взаимная, их не бросишь. Максим: Самая сложная штука в жизни – это взаимность. Одному всегда кажется, что его недолюбливают. Алиса: Да, со штукой в кармане сейчас тяжело рассчитывать на взаимность. Максим: Неужели ты так корыстна? Алиса: Ещё бы, а то наберут взаймы. Потом ходи по пятам, чтобы вернули. Кредиты отравляют жизнь. Максим: Так нечего давать. Алиса: У моего рта теперь даже поцелуя не выпросишь. Без любви. Максим: Правильно. Никогда не целуй нелюбимых. Ты можешь отравиться. * * * Мы сидели на гранитных плитах набережной, точнее, сидел я, опершись о парапет, а она укрывала своим телом мои колени. Наши взгляды купались в Неве. – Представляешь, что когда-нибудь мы окажемся по ту сторону таких же плит. – Смерть меня не пугает. Лет сто двадцать мне хватило бы, я думаю. – А что пугает? – Раньше пугала старость. А теперь нет, хочу ощутить, что ощущает женщина увядая, чувства которой уже никому не нужны. Как ты думаешь, что? – То же самое, что недельная роза в вазе со старой водой, где вода – это её среда, – смотрел я на проплывающие кораблики. Они махали нам руками, то ли завидовали, то ли здоровались. – Нет никакого кризиса среднего возраста, да, и что такое кризис среднего возраста. От двадцати пяти до пятидесяти, кризис может быть только творческий или экономический, скорее даже только экономический, причём как от недостатка денег, так и от избытка. И последний практически неизлечим, так как не к чему стремиться, но мне до последнего было далеко, я занимался самоидентификацией, рассматривая свою жизнь то в микроскоп, когда чувствовал себя ничтожеством, то в телескоп в приступах величия. – Неприятности – это своего рода аллергия на внешнюю среду. А что касается твоего кризиса среднего возраста, то пройдёт. – Разве я сказал, что моего? – прикрывал я своими ладонями её грудь от лишних взглядов, будто та стеснялась того, что была сегодня без бюстгальтера. |