Онлайн книга «Первый великоросс»
— Да-а… — И ни на кого боле не глядя, ушел в увлеченный люд. — Ты у них ночуешь? — не отставал Хорсушка. — И днюю. Ранен я. — Ничего! Вон какой молодец! — Рыжий хлопнул ладонью по мощной груди Щека. — Ну, скоро мы возвращаемся! Готовься, не пропадай! — Все мое на мне, лошадка на месте, я готов. — Покумекаем по отъезду, и я тебе сообщу. Скажи, куда зайти? — Хорсушка пялился на пристроившуюся рядом со Щеком Длесю. — Моя жена, — предупредил парень. Премного удивились сестры, а рыжий больше не приставал к Щеку, отвернулся от Длеси и обратился к Хиже: — Вот это мужик! Наш человек — тур-камень-стать! Хижа, сначала не поняв, к кому он обращается, а потом сообразив, что к ней, склонила несмотря на годы по-девичьи высокую шею. Хорсушка переглянулся с уводившим семейство Пламеном и откровенно уставился на тело вставшей, как вкопанная, Хижи. — Подожди-ка, солнышко. Пантуха, где тебя искать? — В римарне… — процедил Щек. Хижа дышала, как тесто на опаре. — Что-то Папушкиного мужа не видно… — Она смотрела в толпу, но слушала дыхание рыжего мужичка, подбирая сухие губы и наслаждаясь близким жаром его немигающих глаз. — Ляд с ней, с такой деловой. Город-то у вас — любо-лепо! Зато у нас — без войны. Согласись, солнышко, тоже неплохо! Хижа мяла возле груди длинные пальцы и была сама Ляля. Желтизна лица куда-то исчезла, облизанные губы блестели юностью, голос вдруг содеялся ангельским: — Когда дружина приходит, в городе тесно. Грязь везде, срамота. — Да ну их! Как кони в поле — лишь бы от ватаги не отстать! Глянь, рыбка, и под ноги не смотрят! У коня-то складного дум поболе будет… Кстати о конях. Пойдем, веточка, на конюшню, дадим сенца моему рыжему! — Хорсушка с умыслом гладил себя по волосам. Будто не зная, где конюшня, Хижа спросила, томясь: — А далеко ли?.. Именно в это время к Остену подошел человек в бобровой шапке. Народ на рать он собирал, а в прорыве не был. Государственный муж прибыл в город недавно. — Славный муже, как твои раны? Остен ястребом заглянул под мохнатые брови огнищанина. — Благодарствую, хоть летами не молод, раны — как на звере храбром. — Да что молодые? Аки соколики, летят на рать, крылами ухая напрасно, а земля неустроена. Остен тер пальцами бритый по-киевски подбородок. На лице пятнели шрамы старые да свежий — над бровью. — Предки на дереве едали и золотом платили, потомки на золоте едят, а ветром платят! — поддержал он. — Величать меня Стефаном. Если ты заметил, я побережник. — Да видел я не однораз на реке. Есть ли успех? — Это ладно, что видел. Дело мое трудно, успех ждет и прячет явь свою. На твою волю могу предложить княжью службу, коли есть хотение. Я тоже в службе той. Нужны пособники. Как звери, храбрые. — Послужить князю буду рад — всегда тяготел к порядку! — Остен выглядел очень внушительно, и слова произносились изощренные. — Добро, муже, пойдем на гору, там и обговорим дело. Тут несподручно. — Я готов, лишь оставлю оружие своим. — Ничего, тебе и с оружием не зазор! Наслышан о вашей дружине премного. Она нам тоже понадобится. Озадаченный Остен пошел за огнищанином, соображая, что еще известно об их поречной дружине. — Я знаком от купцов о вашей доброй заставе. Кто у вас голова? — Никто. Всяк по малу. — Нехорошо… Они направились за остатками княжьей дружины к горе, в неплохо знакомые Остену места… На следующий день к полудню в привратье стали собираться иногородние к отъезду. Несколько тетушек распевали хвальбы слабыми недружными голосами, но от всей души. Собирались и поречные. Щек стоял с Длесей. Рядом — ее родители в слезах, Папуша с объявившимся мужем. Хижа с Хорсушкой также стояли парой. Странная девица вдруг запросто решила съехать. Родители отказывались понять это, но не лезли к серьезной дочке: двадцать с гаком — уже не молодуха… Ждали Остена. Он подъехал из города на новой лошади. С ним на степном скакуне — Стефан. Остен громко крикнул своим: — Отъезжаем! Хорсушка, моего коня забери для бабы своей. В поселке отдашь. Ты еще? — увидел он Щека с Длесей и гнедую — одну на двоих. — Покорно прошу — не за себя, за клевого парня! Из конюшенки бы вялую вырешку — для дела лучшего… — тихо ходатайствовал перед побережником Остен. По приказу Стефана какой-то гридин отправился на конюшню. Новый патрон пока с внушением наставлял Остена: — О бывшем зазря не думай, брось! Доедете до виделки — там прасолы перевезут. Белчуг покажи — и они сробят, не медля. Нет — суди: дружина тебе в помощь. Дале посягай все, чему научен, а там предки дело выкажут. Я буду к вам до паздерника. В дорогу вам вей-ветерок! — громко крикнул Стефан, и конная вереница отправилась по высоченному берегу Днепра, подгоняемая в спину предлетним южным ветром… Доскачут до виделки Днепра с Десной, переправятся и помчат по домам. У всех там свои дела… * * * После прихода с капища Гульна отозвала Сыза в сторонку, показав всем, чтобы разговору не мешали. — Сыз, ты у меня остался один советчик, хочу побалакать с тобой. — Говори, павушка, подскажу, если соображу, о чем вопрос. — Што это за слова у тебя такие — «павушка»? Всегда от тебя слышу, а не знаю, чего это? — Как не знаешь? Говорил я тебе. — Нет, Сызушка, не упомню. Говорил ли? Ох, потешься передо мной. — Сказывал и не однако, а ты меня не помнишь, словесам не внемлешь. — Не помню, — заулыбалась Гульна. — Скажи, впредь не забуду. — А-а-а, эна… — буркнул старик, отворачиваясь. — Сыз, послушай меня и ответь… Сыз уставил выцветшие бельмы в зеленевшие некогда орехом глаза женщины. Она передохнула и начала: — Светя у меня мужик взрослый, дом блюдет, а посему живет — как мальчик… Сыз слушал внимательно. — Вот уж год он никуда не ходит, понимаешь меня? — Его дело. — Нет, отец родной, не его, а природы. Устоится он совсем— через срок и башкой переменится! — Гульна ввернула словцо из своей берендейской молодости. — А у тебя что за словесо — «башкой»? — Головой, дундырь!.. Не обижайся, Сыз… — всхохотнула женщина и мигом осеклась. — Совсем к старости маковкой дурна стала. Старость — не мед с малиной… — Она усердно потерла ладонью лоб и нахмурила брови. Сыз собирался было уйти после «дундыря», но остался, наблюдая за движениями напряженной бабы. |