Книга Брачный вопрос ребром, страница 58 – Елена Логунова

– И еще в квартиру Ираиды залезть хотели, – напомнила я, проникаясь чувством вины. – Действительно, глупо вышло. Но, может, они еще раз полезут, и тогда я все узнаю?

– Ага, как будто ты справишься с ними тремя одна, без поддержки друзей и товарищей!

– Ну, Петрик-то наверняка меня не бросит, – пробормотала я жалобно.

– Вот и живи теперь с Петриком до конца жизни!

Поговорили, называется. Я снова расстроилась, однако на этот раз не позволила себе безобразно расклеиться. Наоборот, решила заняться делом.

Правда, подходящих для меня дел в именьице было мало: Эмма, оказавшийся Витей, под чутким руководством Караваева переделал их все.

– Сортир, что ли, докрасить? – подумала я вслух. – Или попробовать починить забор?

Здравый смысл издевательски заржал, и от идеи собственноручно восстановить целостность штакетника я отказалась, поэтому пошла в сарай за красками.

Краски в ассортименте лежали на верстаке, аккуратно застеленном обрезком клеенки. Кисти Эмма вымыл, жестянки расставил в ряд, коробку с гуашью и набор для аквагрима поместил чуть в стороне, положив рядом пачку бумажных салфеток, полиэтиленовую «колбаску» с ватными кружочками и ручное зеркальце.

– А гуашь откуда? – Я точно помнила, что покупала только набор для аквагрима. – Не из бабулиных заначек, упаковка явно новая.

Я повертела коробочку в руках, нашла дату выпуска – точно, свежие краски! Машинально открыла картонный клапан, заглянула внутрь и увидела, что и баночки с краской совсем новенькие – их еще даже не открывали.

За исключением одной, уже изрядно опустевшей.

С зеленой краской.

– Это то, о чем я думаю? – недоверчиво пробормотал мой здравый смысл.

Я поставила на место коробку с гуашью и открыла набор для аквагрима.

В нем полностью закончились три краски: черная, коричневая и зеленая.

Черную и корчневую мы потратили, когда превращали меня и Караваева в африканцев…

– А зеленую Караваев извел сам на себя! – радостно завопил мой природный авантюризм, первым осознав и оценив изящество жульничества. – Вот почему он поутру прятал морду под простыней и «приводил себя в порядок» в сарае!

– Он заново рисовал себе зеленое пятно вокруг глаза! – дошло до меня. – Боже, какой изобретательный врун!

– Изобретательный врун – и только? – не удовлетворился сказанным мой здравый смысл.

– Это все, что ты можешь сказать о мужчине, который каждый день уродовал себя, чтобы иметь предлог оставаться рядом с тобой?! – неожиданно агрессивно набросилась на меня совесть.

Я попыталась отбиться:

– Мы не знаем, с какой целью он так настойчиво оставался рядом со мной!

– Мы живем с идиоткой! – слаженным хором проскандировали мои внутренние голоса и дружно удалились.

Я обессиленно опустилась на колченогий детский стульчик. Всякое желание рисовать на сортире у меня прошло, краски вообще видеть не хотелось. Да я теперь даже глаза не смогу накрасить спокойно, а зеленые тени буду вынуждена на веки вечные исключить из своей палитры!

Тут я дернулась, и хромоногий стульчик накренился, мягко уронив меня на большой полиэтиленовый мешок с чем-то разноцветным и странным на ощупь. Я поднялась с него, потерла бок, рассмотрела наклейку на мешке: «Люлины игрушки», тоскливо вздохнула:

– Никто меня не любил, как Ба Зина!

Я и не знала, что бабуля столько лет заботливо хранила какие-то мои игрушки.

Кстати, какие?

Я развязала мешок, и первым, что мне попалось на глаза, оказалось металлическое ведерко с нарисованной на нем яркой бабочкой, а в нем совочек, грабельки и две формочки для лепки фигурок из песка – черепашка и ананас.

– Или она нас – или мы ее! – подал голос мой здравый смысл. – Дави свою тоску, Люся, потому что так жить нельзя, так и умереть можно. Вот, кстати, о жизни и смерти – есть для тебя прекрасное занятие: приведи-ка ты наконец в порядок могилу предков, уважь просьбу покойной прабабушки!

– Хорошая идея, – уныло согласилась я и вышла из сарая, прихватив с собой ведерко, лопатку, грабельки и резиновые перчатки.

Малозаметный холмик с покосившимся деревянным крестом – тоже малозаметным, потому что его густо опутали вьюнки, – помещался в тупиковом закоулке двора за сараем. С двух сторон его огораживали заборы, с третьей – глухая стена сарая, сверху нависали ветви старой ивы. На садово-огородном участке она была неуместна, но с заброшенной могилкой сочеталась очень гармонично. Думаю, именно поэтому Ба Зина ее не срубила.

В шатре под ивушкой было темновато. Подумав, я сбегала в сарай за прищепками и с их помощью изобразила из ветвей подобие раздвинутого занавеса. Стало светлее и веселее.

Я для проверки потыкала в землю совочком и удовлетворенно кивнула: детский набор для песочницы обещал стать прекрасным землеройным снаряжением широкого профиля: и ведерко, и совочек были сделаны в девяностые годы прошлого века в рамках конверсии из танкового железа. Но начала я с того, что надела перчатки до локтей и принялась выдергивать траву и цветочки, настолько одичавшие, что цивилизовать их не представлялось возможным.

Я решила, что вырву всю зелень, подровняю холмик, взрыхлю его и посею газонную травку, семена которой имелись в сарае.

Может, конечно, Ба Зина, будучи женщиной многоопытной, представляла себе уход за могилами как более обширный комплекс мероприятий, но я просто не знала, что еще могу сделать. Разве что покрасить крест?

– Из стойких красок у тебя есть желтая, синяя и красная, – напомнил здравый смысл. – И какой из этих радостных цветов кажется тебе подходящим для могильного креста?

– Красный точно не годится. – Я невольно задумалась. – Красный крест – это известный бренд, нельзя использовать чужую айдентику, это наказуемо. Синий крест в полумраке под деревом будет казаться черным, а это мрачно. Может, желтый? Он будет как бы золотой?

Против желто-золотого креста здравый смысл не возражал. Представляя, как величественно это будет выглядеть, я не разгибаясь рвала траву и не сразу заметила, что прополка ведется уже не в две руки, а в четыре: ко мне робко присоединился Эмма-Витя.

Я молча подвинулась, выпуская молодого энергичного труженика на оперативный простор. Обрадованный братец прошелся по холмику на высокой скорости, фонтанируя во все стороны травяными кустиками, и только после этого присел рядом со мной под ивушкой. Мы немного помолчали, а потом Эмма-Витя почтительно спросил:

– А там у нас кто?

– В могилке-то? – Я пожала плечами. – Понятия не имею!

Братец не поленился сбегать к кресту и ободрать с него все вьюнки, после чего вернулся и сообщил мне то, что я и без него давно знала:

– Там нет никакой надписи. Ни букв, ни цифр.