Книга Мир без конца, страница 117 – Кен Фоллетт

Годвин вспомнил старую страсть Филемона к воровству. Монахам деньги действительно ни к чему, по крайней мере по уставу, но это вовсе не значит, что они неподкупны. Однако визит монастырского инспектора наверняка расшевелит старост.

— Неплохая мысль, — кивнул аббат. — Поедешь?

— Для меня это честь.

— Тогда договорились. — Годвин обратился к Симеону: — И все-таки у нас огромные доходы.

— И огромные расходы, — добавил казначей. — Мы платим епископу, кормим, одеваем и предоставляем кров двадцати пяти монахам, семи послушникам и девятнадцати иждивенцам аббатства. У нас тридцать служек, поваров, конюхов и других работников. Мы целое состояние тратим на свечи. Монашеское облачение…

— Ладно, понятно, — нетерпеливо перебил Годвин. — И все-таки я хочу построить дворец.

— И где вы найдете деньги?

Настоятель вздохнул:

— В конце концов, где обычно. Попрошу у матери Сесилии.

Он увиделся с ней через несколько минут. В другой ситуации аббат пригласил бы ее к себе, подчеркнув муженачалие в церкви, но сейчас почел уместным ей польстить.

Дом настоятельницы являлся точной копией дома настоятеля, но здесь царил другой дух: половички, подушечки, цветы в горшочках, на стене вышивки с евангельскими цитатами и сценами из Библии, у камина — кот. Сесилия заканчивала обед, состоящий из жареной баранины и густого красного вина. Когда вошел настоятель, она в соответствии с правилом, введенным Годвином на случай, когда братья вынуждены общаться с сестрами, закрыла лицо специальным покрывалом.

Сесилию трудно было понять что с закрытым лицом, что с открытым. На словах монахиня радовалась, что он стал аббатом, беспрекословно соблюдала все введенные им строгие правила, преследующие цель разделения братьев и сестер, отстояв лишь редкие случаи совместной работы в госпитале. Никогда не возражала ему, и все-таки аббат сомневался в ее преданности. Словно разучился очаровывать. Прежде настоятельница смеялась его шуткам как девчонка, а теперь или аббатиса потеряла чувство юмора, или он. Трудно вести светский разговор с женщиной, у которой закрыто лицо, и монах перешел прямо к делу:

— Мне кажется, нам следует построить два новых дома для приема знатных и важных гостей. Один для мужчин, другой для женщин. Они будут называться домами настоятеля и настоятельницы, но их основная цель — предоставление гостям той обстановки, к которой те привыкли.

— Интересная мысль. — Сесилия, как всегда, соглашалась, но без воодушевления.

— Внушительные каменные дома, — продолжал Годвин. — В конце концов, вы являетесь настоятельницей уже больше десяти лет, вы одна из старейших монахинь королевства.

— Мы, разумеется, хотим поражать гостей не только богатством, но и святостью обители и благочестием насельников, — заметила настоятельница.

— Разумеется, но дома должны все это символизировать, как собор символизирует величие Бога.

— И где вы думаете их поставить?

Это хорошо, подумал Годвин, она уже переходит к практическим вопросам.

— Недалеко от нынешних.

— То есть ваш около восточной части собора, рядом со зданием капитула, а мой здесь, у рыбного садка.

Годвину показалось, что она издевается. Аббат не видел ее лица. Эти покрывала все-таки имеют недостатки, поморщился он.

— Вы можете выбрать другое место.

— Да, могу.

Наступило молчание. Годвину было трудно заговорить про деньги, он даже подумал о том, чтобы изменить правило закрытых лиц — например, сделать исключение для настоятельниц. Слишком сложно разговаривать. Но начать пришлось:

— К несчастью, я не в состоянии внести свой вклад в расходы по строительству. Мужской монастырь очень беден.

— Вы хотите сказать, в постройку дома настоятельницы? Я этого и не ожидала.

— Нет, я имею в виду и дом настоятеля.

— Ах вот как. Желаете, чтобы сестринская обитель построила оба дома.

— Боюсь, что да, я вынужден просить вас об этом. Надеюсь, вы не станете возражать.

— Ну, ради репутации Кингсбриджского аббатства…

— Я знал, что вы именно так посмотрите на дело.

— Погодите-ка… Но как раз сейчас идет строительство крытой аркады для сестер, поскольку мы не можем больше пользоваться братской.

Годвин промолчал. В свое время он разозлился на то, что Сесилия заказала аркаду Мерфину, а не более дешевому Элфрику, сумасбродное расточительство, но сейчас не время об этом говорить. Аббатиса продолжала:

— А когда она будет построена, мне придется возвести новую библиотеку и накупить книг, так как мы не можем больше пользоваться вашей библиотекой.

Годвин нетерпеливо топнул ногой. При чем тут это?

— А потом понадобится крытый ход в собор на случай непогоды — ведь теперь мы ходим другим путем, не тем, что братья.

— Очень разумно, — отозвался аббат, лишь усилием воли подавив желание воскликнуть: «Да не тяни же ты!»

— Следовательно, — подытожила Сесилия, — мы сможем рассмотреть этот вопрос года через три.

— Три года? Но я хотел бы приступить к строительству уже сейчас!

— О, боюсь, нам трудно об этом говорить сейчас.

— Почему?

— Понимаете, на строительство у нас отведены определенные суммы.

— Но разве это не важнее?

— Мы обязаны придерживаться своего плана.

— Почему?

— Чтобы экономить деньги и сохранять независимость. Мне бы не хотелось пойти по миру с протянутой рукой, — колко добавила настоятельница.

Годвин не знал, что сказать. Более того, у него появилось отвратительное чувство, что она смеется над ним под своим покрывалом. А аббат терпеть не мог, когда над ним смеются. Резко встал и холодно произнес:

— Спасибо, мать Сесилия. Мы еще вернемся к этому разговору.

— Непременно. Через три года. Я буду ждать.

Теперь монах был уверен, что она издевается. Годвин повернулся и торопливо вышел. У себя он бросился в кресло, кипя негодованием.

— Ненавижу эту женщину, — бросил он ожидавшему Филемону.

— Отказала?

— Сказала, что к разговору можно будет вернуться через три года.

— Это хуже, чем просто отказ. — Послушник покачал головой. — Это отказ на три года.

— Мы в ее власти, деньги у нее.

— Я иногда слушаю стариков, — с отсутствующим видом вдруг произнес Филемон. — Удивительно, сколькому можно научиться.

— Ты это к чему?

— Когда аббатство построило мельницы, сукновальни, рыбные и кроличьи садки, монахи издали закон, согласно которому горожане обязаны были использовать их за плату. Им запрещалось самостоятельно молоть зерно, валять сукно, иметь садки — все это они должны были арендовать у нас. Таким образом аббатство возвращало все расходы.