Книга Солдат императора, страница 73 – Клим Жуков

Моя соседка – графиня, ангельское создание, надо сказать, не отставала. Визжала от восторга с отменной пронзительностью, до заложения уха вашего скромного повествователя.

– Анн де Монморанси от партии зачинщиков! – провозгласил глашатай, когда я начал засыпать от накатившей скуки и усталости. Ранний подъем к мессе после разудалого пира меня подкосил. – Ему противостоит Рене де Монмартен!

Ага, а вот и наш любезный друг пожаловал.

– Сейчас Монморанси его завалит, – прокомментировал Фрундсберг. – Я его знаю. Копьем бьет, как из пушки.

– Монмартен тоже не прост, – возразил Райсснер.

– Ставлю четыре, нет, пять гульденов на Монморанси.

– Идет, пять на Монмартена!

Из ворот справа показался Рене, не узнаваемый в своем турнирном облачении. Полцентнера железа, может чуть меньше, и на коне ещё столько же. Монморанси был закован под стать.

В руках бойцов недобро поблескивали острые копья, отличавшиеся от боевых только коротким пером наконечника, заканчивавшегося выступающей площадкой. Что бы, значит, слишком глубоко не втыкались, ха-ха-ха. Хотя во что там втыкаться?

– Бьются до девяти ударов, – громко сказал Адам, силясь перекричать рев трибун. – Что-то будет сейчас.

– Что будет, что будет! Серебро готовь, вот, что будет, – подал голос наш оберст.

Первая сшибка.

Могучие кони понесли вдоль барьера и за секунду преодолели разделявшее их расстояние. Удар! Копья замечательно пришлись прямиком в забрала бойцов и труско преломились, обдав обоих кучей щепы. Стало быть один-один.

Бой шел на редкость ровно. Вельможный пленник раз за разом разбивал копья о латы своего визави, да и Рене не плошал.

Восьмая сшибка. Бойцы врезаются друг в друга, ломают очередную пару древок, разъезжаются и… флажок судьи со стороны Монморанси не поднимается. Удар не засчитан.

– Ага! – азартно воскликнул Адам – копье преломлено под самым наконечником! Обломок меньше фута! Герр оберст, сдается мне, что ваше серебро теперь мое!

– Еще одна сшибка, сиди, смотри, – недовольно пробурчал Фрундсберг.

– Надежды мало, Георг, давайте глядеть правде в глаза.

– Заткнись.

– Слушаюсь, гы-гы-гы!

Девятая сшибка. Кони пошли хорошо, ходко. Копья нацелены, земля дрожит под копытами, зрители замерли… Удар! Копья вдребезги!

Среди падающих обломков я увидел как блестящая фигура Монмартена приподнялась над низкой лукой седла, кувырнулась в воздухе и нелепо грянулась оземь. Вот это развязка!

– Что, съел?! Давай пять гульденов!

Адам молча отсчитал монеты и сказал мне грустно:

– Не судьба. А как все удачно складывалось. Пойдем, что ли, проведаем нашего приятеля?

И мы пошли. Монмартен обнаружился в своем шатре.

Он отмокал в огромной деревянной кадке с горячей водой в компании понурого Райнхарда фон Матча, потягивал вино и разглагольствовал о превратностях воинской удачи.

– …так что, друг Райнхард, не унывай, смотри веселей.

– Монморанси здоровый черт. Жаль, не попался мне под Павией, желчно проговорил фон Матч, которому вездесущий француз тоже успел намять бока.

– Поздно жалеть. По крайней мере, сегодня подвиги для нас закончены. Окунемся в счастливую лень! О! А вот и Поль с неразлучным своим приятелем Адамом пожаловали! Я думаю, они поддержат мою эпикурейскую программу. Предлагаю залить печаль, Райнхард, ведь у тебя есть печаль? Да-да, можешь не отвечать, я вижу. Так вот, залить печаль добрым вином и погрузиться в сон!

– Рановато ты собрался! – подначил я.

– Не понимай буквально, мой приземленный друг! Сон мысли я имел ввиду, сон мысли! Сон разума! Метафора, эпитет, иносказание! Как писал Карл Орлеанский, э-э-э… вспомнил:

– По-моему, – с задумчивой насмешкой в голосе сказал Адам, – Орлеанский подразумевал в этих стихах нечто иное.

– По-моему тоже. И черт с ним.

Так закончился очередной день турнира и мы пошли предаваться «сну разума».

Следующий, пятый день начался пешими боями. А закончился аудиенцией, что наконец добился Фрундсберг у Кала V. На нашу и свою голову.

Пока мы шумно поздравляли Райнхарда, славно выступившего с двуручной секирой, и готовились поглощать на вечернем пиру соловьиные язычки, говядину в бургундском соусе, перепелов томленых с яблоками, поросят в сахаре и гусиный паштет с ореховой крошкой, Фрундсберг исчез в резиденции императора, и долго не появлялся.

Увиделись мы только на пиру, куда он явился мрачнее холодной тучи с северных морей. Я побоялся приставать с расспросами, так как в глазах нашего любимого вождя явно читалась жажда крови, а изо рта разве что не капала ядовитая слюна. Борода грозно топорщилась, а лицо сделалось красным.

Словом, Бог с ним, я тогда предпочел разнузданное веселье, и правильно, ведь веселье оказалось последним на долгое-долгое время.

Пир перешел в ту замечательную стадию, когда лёд церемонности уже растоплен обильным винным паводком, но еще не превратился в безудержное хмельное половодье.

То есть, никто более не «мессиркал» перед каждой фразой и не сидел, словно с колом в одном месте, но еще и не падал лицом в паштет, не блевал и не плясал на столе. Все друг друга успели полюбить, спокойно рыгали в голос, кушали пальцами и утирали губы шелковыми рукавами.

Огромная зала на несколько десятков столов безудержно погружалась в болото невоздержанности – турнир закончился, напряжение спало, так что вельможный народ преспокойно нагружался всем подряд.

Обстановочка располагала. Музыканты пиликали, их правда, уже было не слышно, слуги исправно переменяли блюда, пользуясь оригинальной местной методой: дорогущая скатерть с останками предыдущей волны изысканной жратвы просто сворачивалась вместе с посудой и выносилась вон, а стол накрывали наново.

Райнхард фон Матч приволок к нашему скромному месту питания двух не вполне прямоходящих господ, которых накануне сильно отделал секирою. Нынче они вместе вкушали прелестей жизни и неутомимо хвастались. Разговоры их не слишком выделялись на общем фоне. Этому увлекательному занятию, в смысле хвастовству, а так же перемыванием костей, были преданы все поголовно.

Граф фон Матч оказался молодцом. Я внимательно следил за его боями, так вот, у меня бы так точно не получилось.

Чудовищно неудобные турнирные латы с глухими забралами шлемов, что не позволяли ни дышать нормально, ни смотреть, широченные наплечники, что не давали свободно свести руки, длинные по колено подолы «колокольчики» представлялись непреодолимой преградою.