Онлайн книга «О бедной сиротке замолвите слово»
|
Он нашел меня между шкафами. Я как раз раздумывала, сумею ли достать бутыли с верхней полки так или все ж стоит прогуляться за лестницей. – Доброго дня, – брюнетик выглядел истощавшим, но весьма бодрым и донельзя мрачным. Последнее, как полагаю, было естественным его состоянием. – И тебе доброго, – я поднялась на цыпочки и вынуждена была признать: без лестницы не обойтись. Крайние склянки я сниму, а вот с дальними придется повозиться. – Если пришел сказать спасибо, то всегда пожалуйста… – И это тоже. Моя семья несказанно благодарна тебе за участие… Ого, а по тону судя, он меня проклинает, а не благодарит. Впрочем, чего еще ждать от мажора. Небось полагает, что, если бы не я, спасения не понадобилось бы. – Ага… я тоже несказанно благодарна, что они несказанно благодарны, и вообще… бутылку сними. – Что? – Бутылку, – я указала на полку, где бутылок этих было с полдюжины. И главное, тяжеленные, темного стекла и наверняка без этикеток. – Сними. Пожалуйста. Я не дотянусь, а за лестницей лень идти, но если ты сходишь, тоже будет неплохо. – Ты наглая, полукровка. – Какая уж есть. Нет, почему, когда человек, вместо того чтобы краснеть и мямлить, прямо говорит, что ему нужно, он вдруг становится наглым? А лепетать, значит, и ножкой паркет шкрябать – это, выходит, нормально? И вообще… Хорошее воспитание нужно, чтобы одним людям было удобней пользоваться другими. Это я уже давно усвоила… …Хорошая девочка Лена из седьмой квартиры каждую неделю бегает Софочке в аптеку. И в магазин. И в поликлинику ее провожает. И приходит, чтобы выгулять Софкину псинку, а еще порой печет пирожки и вздыхает, как ее задолбало это… только смелости не хватает Софку на хрен послать, как я это сделала. Как же… воспитание, мать его. Вот и у брюнетика оказался тот же недостаток. Я ему не нравилась. Настолько не нравилась, что челюсти сводило от раздражения, но бутылек он снял. И второй. И третий. И все шесть, одинаковых, что близнецы. Почти одинаковых. Было в них что-то… – Я хотел бы настоятельно порекомендовать тебе, полукровка, не строить планов на Малкольма… – Хорошо. – Что? – по-моему, подобного поворота он несколько не ожидал. – Хорошо, говорю. Планов строить не буду. Я вообще замуж не собираюсь. Неправильно. И этаким дежавю неправильность легкая, едва уловимая. А потому никак не могу понять, в чем же дело. И этот еще отвлекает. Стоит. Сопит. Руки на груди скрестил. Тоже мне, статуя скорби мировой… и осуждения. Хотя не понимаю, я же с ним согласилась, а все равно… – Твое присутствие мешает. – Ага… Одинаковые. Каждая на литр, может, чуть больше. Стекло темное. Пробки плотные, тоже заплывшие… или нет? У пяти, а в шестой выделяется. Светленькая. Чистенькая… и сидит хоть и плотно, но не настолько, чтобы не вытащить. И пыль. Те пять успели обзавестись серой пушистой шубкой, а эта вот… будто протирали. Интересно. И… чую задницей, я опять во что-то вляпалась. – Слушай, – я повернулась к брюнетику и руки за спину спрятала. – А ты в зельях хорошо разбираешься? Малкольм вот точно разбирается, но… Малкольма под рукой нет, а этот имеется. И тоже старшекурсник, а основы зельеварения входят в общую программу. Надеюсь, при его снобизме брюнетик считает, что учиться надо на отлично. Выражение его лица говорило, что он желает послать меня лесом, но… хорошее воспитание – оно такое, заставляет людей делать то, что им не по вкусу. – Глянь бутылочку, – я подвинула ту, которая с белой пробкой. – Пожалуйста. А что, сказать мне несложно. Сама же я взяла бутыль с темной пробкой, выковырять которую получилось не с первого раза. Увы, усилий оно не стоило. Внутри оказался самый обыкновенный деготь, смешанный с овсяным настоем и, кажется, мятной эссенцией. Ее, полагаю, добавили исключительно в попытке облагородить кожную мазь. Попытка, сразу скажу, не слишком удалась. Сколько эти бутылки стояли? Дегтем, если помнится, уже лет десять никто не пользовался, существовал с десяток куда более простых и эффективных средств для лечения кожных заболеваний. Так что мазь успела и настояться, и протухнуть и теперь изрядно пованивала. Правда, мятные нотки в этом смраде ощущались, добавляя свою прелесть. Я чихнула и потерла нос. – Ну? – поинтересовалась у брюнета, застывшего с бутылью в руках. Вид у него был… Странноватый. Бледный. Лихорадочный… и пот проступил на лбу… и, кажется, у него хватило дури попробовать… да, зря я надеялась, что снобизм помогает в учебе. – Эй, – тихонько позвала я и, дотянувшись до брюнета, ткнула в него пальцем. – Ты живой? Живой. Сердце колотится. И с энергией что-то… бурлит он внутри, будто чайник, того и гляди взорвется. Ох ты… адреналин шпарит. Надпочечники выплеснули его столько, что странно, как вообще сердце выдерживает. И что бы ни было в той бутыли, для здоровья оно явно не полезно. – Ладно, – примиряюще сказала я. – Ты тут постой, а я пока… пока схожу. В туалет. Очень, знаешь ли, захотелось… Смотрит. На меня. Сквозь меня… и под взглядом этим не слишком уютно… более того, откуда-то взялось ощущение, что с меня сейчас шкуру снимут… в прямом смысле слова. Он наклонился. Поставил бутыль. Аккуратно закрыл пробкой… Движения были медленными, очень осторожными, словно он боялся, что не справится с собой. – Так я… Я пятилась. Он смотрел. Смотрел и… – Беги, – сказал он, растягивая губы в резиновой улыбке. Уговаривать меня не понадобилось. Развернувшись, я кинулась к лестнице. А заклятие ушло в стену, и стена эта, вздрогнув, плюнула в меня штукатуркой. Твою ж… – Помогите! – мой визг утонул в тишине. И вспомнилось, что время-то позднее, что из людей здесь – тихие целители, большей частью студенты, а дежурный мастер наверняка устроился в комнате отдыха и дремлет. И даже если не дремлет, что он может противопоставить слетевшему с катушек деструктору. Мамочки… До лестницы я добралась. И, воспользовавшись перилами – широкие, дубовые, давно мечтала прокатиться, – съехала на второй этаж… И чернота, которая поползла по перилам, почти не напугала… |