Книга Аэрофобия 7А, страница 22 – Себастьян Фитцек

– Да?

– Мне кажется, я видела себя. Десять лет назад. Видео из спортзала, ну, вы знаете. Это, конечно, чушь. Моя драма вряд ли могла попасть в бортовой кинорепертуар, – наигранно улыбнулась она.

Матс открыл рот, но Кайя протестующе подняла руку и продолжила, прежде чем он успел что-либо сказать:

– Есть причина, почему моя фантазия не отпускает меня. Наш недавний разговор. Когда вы сказали, что тоже мне раньше не верили…

– Нет, я не это имел в виду… – соврал Матс.

Кайя пожала плечами.

– Во всяком случае, когда вы сказали, что обрадовались, сумев в конце концов принять мою версию, я на мгновение снова оказалась в той камере.

– Вы почувствовали, как задвигались стены? – спросил он, подхватывая мотив их прошлых сеансов психотерапии. «Камера» была для Кайи метафорой, чтобы описать свое ощущение беспомощности и изоляции. В последний год в школе «камера» превратилась в мусорный пресс с гидравлическими стенами, которые постепенно сдвигались. Тяжелые толстые стены из железобетона, грозящие раздавить Кайю.

– Не так остро, как раньше. Но я почувствовала, как стены скоро начнут надвигаться на меня. Я стояла в камбузе и знала, что кабина начнет сжиматься вокруг меня, если…

Кайя схватилась за шею и не договорила.

– Мне очень жаль. Я не хотел провоцировать такое своим необдуманным замечанием, – солгал Матс, потому что именно этого он и добивался. И именно поэтому чувствовал себя последним мерзавцем. – Я устал и переутомился. То, что произошло, было недопустимо. Я должен извиниться перед вами.

Кайя кивнула, но в ее глазах он увидел, что извинение ничего не изменило. Каждое язвительное замечание забивает очередной гвоздь в маску, которую люди носят, чтобы защититься от психологических атак. У лабильных личностей маска разрушается быстрее. Но стремительнее всего у тех, чей защитный панцирь был кропотливо воссоздан заново на сеансах психотерапии.

– Я скажу открыто, фрау Клауссен. Мне не стоило говорить, что я считал ваши рассказы выдумкой.

Что все те ужасные слухи, которые крутились вокруг вас, не казались мне такими уж абсурдными.

Кайя повернула голову чуть направо, к окну, как делала раньше на сеансах психотерапии, когда обращалась не к воспоминаниям, а к своим фантазиям.

Матс проследил за взглядом Кайи в темноту, и ему показалось, что он почувствовал ее сомнения.

– Хотите поговорить об этом? – спросил он, сам не зная, на какой ответ лучше надеяться.

На «нет» и прекращение всех разговоров, что спасет жизни сотен людей, включая его собственную.

Или «да», что, возможно, сделает его самым страшным массовым убийцей всех времен.

Хотя Матс и не знал, как Кайя технически могла спровоцировать крушение самолета, он был уверен, что справится со своей задачей и вернет ее в прежнее душевное состояние, в котором она хотела сделать именно это.

– Что вы хотите от меня узнать? – спросила она.

Матс, который с удовольствием прекратил бы этот разговор, заставил себя подумать о дочери; о фотографии Неле, которую прислал похититель. И приступил к работе долотом. Нанес психологическому защитному панцирю Кайи еще один удар своим вопросом:

– Сколько учеников вы хотели застрелить?

Она покачала головой, но сказала тихо:

– Всех.

Матс немного помолчал, затем добавил:

– А кого особенно?

Она избегала его взгляда.

– Не знаю, я…

– Знаете. Кто стоял в вашем смертельном списке на первом месте?

Тишина. Потом, спустя некоторое время, Кайя сказала с заметным отвращением:

– Йоханнес.

– Йоханнес Фабер, – добавил Матс. – Ему тогда было восемнадцать лет, как и вам. Что он вам сделал?

Она резко встала и чуть было не споткнулась о колесики тележки.

– Думаю, этот разговор – ошибка, доктор Крюгер. Я… я не понимаю, как это должно мне помочь.

Матс тоже поднялся и попытался изобразить вызывающую доверие мину, но из-за головной боли это далось ему с огромным трудом.

– Фрау Клауссен, дайте мне, пожалуйста, шанс. Я ранил вас своим необдуманным замечанием. И должен это исправить.

Над головой у них раздался негромкий звуковой сигнал. Загорелось табло «Пристегните ремни».

– Но сейчас я чувствую себя только хуже от нашего разговора, – вяло запротестовала Кайя. – Мне давно уже не было так мерзко.

Вот в этом мы схожи.

Матс попытался говорить вкрадчивым успокаивающим тоном:

– Как вы чувствовали себя во время нашего первого сеанса психотерапии?

Она пришла добровольно, хотя и по инициативе родителей, которые были рады, что удалось предотвратить самое страшное. В значительной степени благодаря Фели, которая приняла звонок Кайи на горячую линию экстренной психологической поддержки и соединила потенциального «школьного стрелка» с Матсом.

– Примерно, как сейчас, – призналась Кайя. – Жалкой. Уставшей. Без особых надежд.

Матс кивнул:

– Вы ведь знаете, что сеанс психотерапии, как приступ жара, фрау Клауссен. Вначале вы чувствуете себя плохо, но на самом деле это с потом выходит болезнь.

Кайя пожала плечами и одарила его взглядом а-ля «ну если вы так считаете». А Матс продолжил инквизицию:

– Хорошо, позвольте мне еще раз резюмировать: десять лет назад вы пришли в школу с оружием. Пистолет вы украли у отца, который был членом стрелкового клуба.

– Не украла. Он сам мне его дал, чтобы я могла защищаться, если такое опять случится со мной в школе.

Такое.

Кайя пока не решалась сказать открыто и конкретно, что с ней произошло. Ровно за год до того, как она с оружием заперлась в школьном туалете. В отчаянии, с твердым намерением убивать.

– Я заменила газовые патроны боевыми. Мой отец зарядил пистолет только слезоточивым газом.

– А для вашей цели этого было недостаточно.

Она моргнула, и Матс продолжил:

– Потому что вы хотели убить Йоханнеса Фабера.

Она кивнула.

– Он вам что-то сделал.

– Да.

Матс указал на монитор на стене.

– Он снял видео, которое вам только что померещилось.

– Да, да, да. Вы же все это знаете. Зачем вы меня так мучаете, доктор Крюгер?

– Я вас не мучаю. Я чувствую, что вы до сих пор не переработали те события. И хочу вам помочь.

– Не похоже.

– Это жар, – повторил Матс. – Он должен выйти. Как и правда.