Онлайн книга «Помор»
|
— Да какая она наша… Всё дядьки Марьяниного. А нам самим надо как-то крутиться. — Выкрутишься. Едем. Ранча Костромитинова лежала вёрст на тридцать ниже по Славянке. На полдороге Фёдор углядел впереди облако пыли — человек пять скакало в ту же сторону, что и они, окружая лёгкую чёрную коляску. — Это люди Черных! — оживился князь. — Сам Егор Леонтьевич [146] староват уже, в коляске едет, а вон тот, здоровый, сынок его, Александр! Знаю их, заезжали как-то к Куперу. Всадники заметили «погоню» и забеспокоились. Туренин крикнул: — Свои, Егор Леонтьевич! Свои! — Свои дома сидят, — ворчливо ответил седой, крепкий старик, выглядывая из-за откинутого верха пролётки. — Не время рассиживаться! — сказал князь в запале. — Твоя правда, Павел Андреич, твоя правда… Рассказ о схватке с вакерос Суноля взбодрил Черных, а на лицах его бакеров вызвал откровенно кровожадные ухмылки. — Давно этот бостонец напрашивался, — проворчал Егор Леонтьевич и хмыкнул: — Напросился-таки! Ну и поделом. Ужо ему… Знающие люди сказывали — крупно погорел Гонт. Сцепился с самим Джеем Гулдом, [147] да только не по пасти сласти. А уж тот его потрепал — будь здоров! — А я-то думаю, чего это Мэту вожжа под хвост попала! — рассмеялся Павел. — А ему тот хвост прищемили, оказывается! Бакеры загоготали, а Черных-отец нахмурился: — Пошто смеётесь? Гонт теперича на нас зло сгоняет! Гулд — тот ещё волк, Мэту с ним не тягаться, да только нам от того какой прок? Силёнок у этого бостонца — дай бог! — Да обыкновенный он зарвавшийся паскудник, — резко сказал Чуга. — Ежели наособицу держаться будем, он нас всех по очереди передавит, как клопов, а вот ежели заедино… Тогда ещё посмотрим, кто кого прижмёт! Егор Леонтьевич посопел, соображая, и махнул рукой: — Лады! Я тогда к Хлебниковым заверну, а вы к Петру Степановичу скачите! И два отряда разъехались. Фёдор непроизвольно добавлял коню прыти, когда вдруг Исаев, вырвавшийся вперёд, резко осадил своего гнедка, чуть не подняв того на дыбы. — Туточки человек! — крикнул он. Чуга подъехал и увидал верного стража Коломиной, индейца Тануха. Краснокожий был ранен в ногу, идти ему было и трудно, и больно, но он упорно шкандыбал вперёд. Узнав помора, он остановился, пошатываясь. — Ты чего Наталью бросил? — нахмурился Фёдор. — Моя не бросать, — мотнул головой Танух. — Моя носить… Он протянул Чуге записку и обессиленно привалился к дубку. Дубок прогнулся. Мигом развернув скомканную бумажку, помор прочёл короткое послание, написанное торопливым почерком: Федя! Всё очень плохо — парни Гонта заняли ранчу, а нас с дядей заперли и держат в угловой комнате для гостей. Помоги! Наталья
Чуга резко крикнул: — Коня Тануху! Семён живо подскакал и передал индейцу повод запасного мерина, бурого с подпалинами. Краснокожий тяжеловато влез на бурку верхом. — Держи, — сказал Фёдор, протягивая ему свой «генри». Танух принял винтовку, заулыбавшись, как дитя новой игрушке. — Показывай дорогу! — Моя показать. Чуга очень устал за день, да и недавние раны давали себя знать — вон та, что на ноге, открылась и кровоточила. Но это всё — так, пустяки. Главным, по сути единственным, моментом была участь Натальи. Девушка не должна была пострадать ни в коем случае! Ужасаясь своим мыслям, Фёдор представил её мёртвой и не смог даже найти сравнения нахлынувшим на него чёрным чувствам. Ему и уход Олёны до сей поры покоя не даёт, а если ещё и Натальи не станет… Он готов был долго терзать Мэтьюрина и его подельников, предавая их самым изощрённым пыткам. Хотя никакая, даже запредельная, жестокость не смогла бы воскресить Наталью… «Господи, о чём я думаю?! — кинуло помора в жар и холод. — Как, вообще, можно думать такое? Наташу необходимо спасти, уберечь во что бы то ни стало! Об этом и думай, дурак…» — Понаблюдаем за ранчей издали, — предложил он осипшим голосом. — Сёма, бинокль с собой? Исаев гордо продемонстрировал старенький, потёртый «Доллонд». — Погнали! Оставляя по правую руку берег реки, друзья поскакали, углубляясь в лес из вечнозелёного дуба и редких деревцев тсуги. По лесу вилось множество тропок, они двоились, троились, пересекались по-всякому. — Я видеть дорогу, — откликнулся Танух. — Давай-ка лучше обочиной двинем… Поднявшись на холмистое возвышение, пройдя густой порослью можжевельника, спустившись с невысокого гребня, краснокожий и бледнолицые выехали на узкую оленью тропку, змеившуюся вдоль склона. Внизу мелькала довольно-таки широкая долина, на которой кое-где пасся скот, а на западе, за деревьями, угадывались постройки ранчи. Людей видно не было, и вся картинка вызывала у Чуги мирные буколические ассоциации. Пастораль! Сухой треск выстрела из револьвера прозвучал тревожной нотой, внося в деревенскую идиллию недобрую дисгармонию. — Это там, — вытянул руку Танух, указывая в начало долины, куда подходила дорога. — Тогда нам туда! — Натурально, как Гирин говорит, — выразился Туренин. Ручей, петлявший по долине, стал прижиматься ближе к склону. Жёлтые сосны, поднимавшиеся по обоим его берегам, сохраняли тень — и хорошо могли спрятать всадников. Спустившись с холмов, друзья направили коней по мелкой воде. — Стоять! — тихо сказал Чуга, заметив вдалеке двух верховых. Те покрутились, громко переговариваясь, и неспешно удалились к белевшему вдали ранчо. Когда Фёдор выехал к излучине, то сразу увидел мёртвое тело. Мужчина лет тридцати, одетый скромно, но аккуратно, лежал у самой воды, раскинув руки и ноги. Помочь бедняге уже нельзя было — на месте правой глазницы чернела дыра, а под головой натекала густая кровавая лужица. — Мирон Кочесов, — опознал его индеец. — Ещё один… — глухо проговорил Туренин. — Видать, был против «гонтовщины». Вот и схлопотал… — Я понимать, — кивнул Танух и рукой, сжимавшей поводья, показал вперёд: — Ранча. |